Снайперы - Владимир Никифоров (2016)

– И генералы! У них горшки особые, судно называется, как баржа твоя.

Верка улыбается. Ей нравится этот суровый дяденька, от которого исходит такая сила.

* * *

Дима блаженствует один в капитанской каюте, где пахнет дорогим табаком и еще чем-то неуловимым, но волнующим. Он садится к пианино и начинает негромко наигрывать: сбивается, начинает снова, и снова сбивается, но вот под его тонкими и длинными пальцами складывается щемящая мелодия, и он видит Марусю, но не в шароварах и тельняшке и даже не в платье горошком, а в длинном вечернем платье, с красивой прической, с ожерельем на гордой шее.

А в своей постели лежит и ловит звуки мелодии, словно капли прохладной влаги в пустыне, и плачет, не вытирая слез, молодая докторша.

* * *

Клавдия стоит, согнувшись, у окна. Она упирается лбом в стеклянную раму, и рама позванивает стеклами от мерных движений начальника конвоя.

– Он сам меня послал, – говорит Клавдия, словно разговаривая с кем-то там, за стеклом. – Иди, говорит, чтоб Верке хуже не было.

Начальник конвоя молча, сосредоточенно, ритмично надвигается на мощный зад шкиперши, и вдруг эти движения напоминают ему мельницу-качалку: рычаг ходит вверх-вниз, льется мутная вода с желтой пеной; потом он видит Веркины ноги, по которым струится розовый ручеек.

– Эй, на корме! – говорит шкиперша и хихикает. – Не спи, а то обморозишься!

Она высовывает из-за занавески свое лицо, которое кажется ему отвратительно жирным блином. Он валится на свою койку. Шкиперша присаживается к нему, запускает руку в его брюки.

– Это от нерьвов, – объясняет она. – Шутка ли сказать – человека убить!

Снова хихикает, словно ее щекочут, и, низко наклонившись к нему, шепчет доверчиво:

– А я сейчас хоть до утра и все мало, вот как ты меня раскочегарил, я теперь всех моложе стала. Вот бы мне сейчас в казарму, чтоб взвод молодых, вот как этот несчастненький, в очередь встали, и я бы каждому с такой радостью, а уж мне бы они хором такое удовольствие, после которого и умирать можно.

Начальник конвоя приподнимается и спрашивает страшным голосом:

– А к зэкам, в трюм, не хочешь, курва?

И без размаха, толчком, бьет ненавистное лицо.

* * *

Верка проснулась, хотела крикнуть, но сильные руки зажали ей рот. Потом что-то затянулось у нее на шее, а в глаза ударил нестерпимо яркий свет, и она услышала свой истошный крик:

– Солдатик! Я иду к тебе!

* * *

К утру караван спустился на 100 километров и встал на рейде большой пристани в районном городке, напротив разрушенной колокольни и ряжей когда-то, еще до революции, возведенных, а теперь обсохших причалов.

С баржи приплыл на веслах шкипер и сообщил капитану страшные новости: убит конвоир, изнасиловавший его падчерицу, а сама девчонка ночью повесилась, оставив записку: «Не могу больше терпеть».

На катере прибыли оперуполномоченный, судмедэксперт, следователь и милицейский капитан. Катер забрал капитана и Диму и отправился к барже-тюрьме. По пути высадили следователя на лихтере.

Очередь до Димы дошла только к обеду, и он все это время просидел на решетчатом диванчике на палубе катера, наблюдая то за тоскливой суетой на барже-тюрьме, то за обычными, но кажущимися сейчас такими необыкновенно далекими делами районного городка: возят воду на лошадях; женщины спускаются к реке с тазами в руках и вальками; по бревнам плота бегают ребятишки, прыгают в воду; у пивной бочки собираются мужики.

Допрашивали Диму в каюте шкипера.

– Так что вас, – оперуполномоченный заглядывает в ранее сделанные записи, – Дмитрий Юрьевич, заставило прыгнуть?

– А у меня на все такая реакция. Вы знаете, в автобус старушка входит, она еще на ступеньках, а я уже с места вскочил, ну просто машинально.