Грозное дело - Сергей Булыга (2015)

– Дело! Дело было простое, боярин. Ефрем нас всех в угол согнал, сбил поплотнее и ушёл. И вот от этой тесноты мне и приснилось, будто меня Мотька душит. Сам не знаю, как тогда проснулся. Не проснулся, задушила бы. А так протёр глаза – и ничего не видно. Но горло горит. Я по нему рукой провёл, а оно всё липкое, в крови. Вот какой сон! Меня стало трясти. А тут ещё, чую, кто-то сбоку заворочался. Я говорю: «Максим, ты это?» Он сразу затих. И ведь слышу, что не спит, но и не отзывается. Вот, думаю, какой этот Максим, у него что-то на душе припрятано, ей-богу! И я стал думать о Максиме, потом о Мотьке, о её словах… И так, мало-помалу, до утра додумался. А тут и Ефрем пришёл, велел подниматься, стал мимо нас ходить взад-вперёд и спрашивать, кто желает что-нибудь сказать, пока ещё живой. Мы все молчим. Только смотрю: Максим совсем раскис, весь белый, губы закусил, руки трясутся… И тут вдруг входит Зюзин, говорит, нашли злодея, Марьян Игнашин во всём виноват и сознался.

– Что-что?! – переспросил Трофим. – Сознался?

– Да, сознался, – сказал Савва. – Так тогда Зюзин говорил. Это я уже позже, наверху узнал, что его нашли убитого, а там нам Зюзин говорил – живого. И что он кое на кого показал. Так что, добавил Зюзин, нам сейчас лучше сразу сознаться, повторить, о чём Марьян показывал – и тут же привёл нас к кресту, а Ефрем нас всех, по одному, стал поднимать на дыбу и расспрашивать. Но никто ничего про Марьяна не вспомнил. Также и Максим молчал. Зюзин, я думал, станет гневаться, что мы молчим, а он наоборот засмеялся, сказал, что мы все иерои, государю верные, и велел нас всех оттуда гнать, из пыточной. Мы сразу пошли наверх. Быстро пошли, как могли. И вот мы идём наверх, Максим, вижу, возле меня держится. А наверху вдруг схватил меня за руку и говорит: «Я один дальше не пойду». Я его тащу вслед за собой, жаль дурака же, смотрю по сторонам и говорю: «Чего ты»? А он: «Меня там убьют!» «За что, – говорю, – вдруг убьют?» Он говорит: «Есть за что». Тьфу, думаю, дурень какой, надо сперва уйти подальше, а то вдруг Зюзин передумает и велит идти обратно?! И я Максима потащил ещё быстрей, и говорю: «Не бойся, я с тобой, я тебя до самой твоей лавки доведу и сапоги сниму, ты только молчи, пёс!» И он молчал, слава Богу. И вот я его завёл в каморку, там, конечно, пусто, никто его не ждёт и зла на него не замышляет. Он сел на лавку, снял шапку, весь мокрый, поворотился к иконе, перекрестился и говорит: «Слава Тебе, Царица Небесная, заступница, что ты меня не выдала, Ты же знаешь, я не за себя, а за государя радел». И ещё раз перекрестился, и пал на колени, и начал поклоны бить. Э, думаю, тут дело непростое, и говорю ему: «Ах ты, смердячий пёс, вот ты каков! На Богородицу поклёп возводишь!» Он: «Какой поклёп?!» А я: «Как какой?! Обыкновенный. Тебя, скотина, привели к кресту, ты побожился отвечать по совести, а сам на дыбе промолчал, козлина, через крест переступил, а теперь смотрите, братцы, его Богородица не выдала! Она с ним сговорилась! Да тебе за это надо язык вырвать! Глаза выколоть! Говори, пёс, что скрывал?!» Он весь в лице переменился, почернел и говорит: «Я ничего не таил! И никому зла не желал. Но если скажу про то, о чём не говорил, мне сразу руки по плечи отрубят».

И тут Савва замолчал и посмотрел на Трофима. Трофим поспешно велел:

– Продолжай!

Савва облизнулся и продолжил: