От первого лица - Михаил Шевелев (2018)

— Еще одно. Но важное. Компания здесь — это полдела. Но кто-то эти суммы должен принять на том берегу и аккуратно сложить в хорошем месте. Поэтому тебе предлагается отсюда свалить. Хорошее место — это Нью-Йорк. Твоя задача — такая же доверенная компания там. Ты переезжаешь с семьей, естественно, обустраиваешься, при этом вся материальная сторона дела — переезд, жилье, машина, страховки, прочее, — все это мы берем на себя. Мало того, поскольку ты становишься теперь топ и такой важный для нас человек, то как только ты соглашаешься, тебе на счет падает сумма, которая человеку твоего уровня позволяет не отвлекаться на всякую мелочевку.

— Но иностранец же не может на себя завести американскую компанию, Аркадий Самойлович.

— Правильно, не может. Именно поэтому тебе и предлагаются такие условия. Придется поменять гражданство. Поэтому, кстати, и выбрали тебя: метрика, надеюсь, у тебя сохранилась, где записано, что родители твои — жертвы антисемитизма в СССР? И в нынешней России ты испытываешь дискомфорт — баркашовщина всякая поднимает голову, то да се…

— Должна где-то валяться…

— Не найдешь — скажешь, поможем быстро восстановить. А с таким документом плюс некоторые рекомендации, которыми мы тебя снабдим, гражданство ты получишь, не сомневайся.

— Да, но все это как-то неожиданно… и вообще…

— Бывает, в жизни что-то неожиданное случается, а потом приглядишься — оказывается, всё закономерно. Да понимаю я тебя, конечно, так резко все поменять — дело непростое. Но ты же молодой человек, и то, что тебе предлагают, — это перспектива, она еще твоих внуков кормить будет. Гражданство поменять боишься? А почему? Мир же другой стал, чем дальше, тем больше, все эти границы — чистая условность. Что тебя здесь держит — ну не березки же?

— Да нет, разумеется, просто… не знаю. Но в любом случае мне надо посоветоваться.

— Вот тут я тебя понимаю. И это очень правильно. Я тоже никогда серьезных решений не принимаю, пока с Эмилией не обсужу. Удивительная женщина. На тебя, кстати, она первая обратила внимание тогда на свадьбе — смотри, говорит, какой хороший еврейский парень.

— Да ладно?

— Женская интуиция, брат, великое дело. Супруге кланяйся от меня обязательно, скажи, храню ту газету, перечитываю иногда. И не тяните с ответом, времени в обрез. Не ты — значит, кто-то другой должен заняться, бабки ждать не любят.

Юлька сказала сразу: едем. И нечего тут раздумывать, это шанс. И для нас, но главное — для ребенка. Я не хочу, чтобы он здесь рос, на этой помойке, среди воров и бандитов. Пусть хоть он человеком станет: едем, Вов, пожалуйста, я тебя очень прошу. Что, действительно, мешает? Соскучились — сели в самолет, и через десять часов в Москве.

Рекомендации, обещанные Аркадием в довесок к моей метрике, оказались смешные — письма в Госдепартамент от трех раввинов в Бронксе, в которых рассказывалось об ужасах советского и постсоветского антисемитизма, мелькали слова pogrom и otkaznik.

Что за бред, подумал я, прочитав их, и оказался неправ. Через два месяца мы получили визы, еще месяц ушел на то, чтобы закончить все в Москве: продать машину, квартиру решили оставить, пусть будет, сдать дела на работе, попрощаться со всеми — да ладно вам делать скорбные лица, не прежние же времена, всего десять часов лету, зато будет теперь у вас, где остановиться в Нью-Йорке…

В Kennedy нас встретили друзья Аркадия — два молодых человека в ермолках и пейсах, очень деловые и ответственные. Один назвался Коэном, другой так и остался анонимом. Вот, сказала Юлька, самое правильное, что я сделала в жизни, — доверила свою судьбу еврейскому народу, теперь хоть кто-то обо мне заботится.

Недели не прошло, как они помогли нам найти очень приличную квартиру на Риверсайд, и за вполне разумные деньги. Сумма, обещанная в Москве, пришла на счет через два дня после того, как я сказал «да», но мы по привычке все еще старались экономить.