А Лука решил перед обедом снова выйти во двор и в последний разок посмотреть на оборотня. Стоя на укрепленной платформе спиной к гостинице, он вдруг заметил, что в оконном стекле противоположного крыла здания отражаются обе девушки, сидящие в своей «ванне». Но, отчетливо понимая, что ему следует немедленно отвернуться и, мало того, опустить глаза и вернуться в гостиницу, он не смог сдвинуться места. Он знал, что этот образ — две обнаженные красавицы-девушки, сидящие в огромной лохани для купанья, — будет пылать в его мозгу и жечь ему душу, точно головня, что он никогда в жизни не сможет забыть столь чудное зрелище: Ишрак, по очереди накручивающая на свой смуглый палец светлые локоны Изольды и втирающая в них душистый бальзам, а потом, приподняв ей волосы и заколов их на затылке, принявшаяся нежно намыливать перламутровую спину подруги. Лука замер, не в силах отвести от них взгляд и понимая, что совершает непростительный грех, подглядывая за ними, и наносит им ужасное оскорбление. Проклиная в душе собственную слабость, он все же заставил себя спрыгнуть с платформы и ринулся в гостиницу, сознавая, что впал в куда более тяжкий грех, чем любование прекрасными женскими телами, чем простая симпатия и уважительное, но чересчур заинтересованное отношение к Изольде: он прямо-таки сгорал от страстной любви к ней.

* * *

Обед в результате получился неудачным; беседа не клеилась, обстановка была странно напряженной. Хотя обе девушки спустились к столу в преотличном настроении; их волосы были еще влажны после купания, и они переоделись во все чистое, отчего обеих не покидало ощущение праздника, словно они явились на торжественный прием. А вот встретившие их мужчины выглядели подавленными. Брат Пьетро с самого начала был против того, чтобы они обедали вчетвером, а Лука больше ни о чем не мог думать, кроме той украдкой увиденной картины — две обнаженные девушки, освещенные огнем камина, с распущенными, как у русалок, мокрыми волосами.

Увидев Изольду, он с трудом смог вымолвить какие-то слова приветствия и молча поклонился Ишрак. Затем, обернувшись к Фрейзе, разливавшему по кружкам пиво и вино, велел:

— Принеси бокалы! Знатные синьоры должны пить из бокалов.

— Они же на столе! Только дурак может их не заметить, — спокойно возразил Фрейзе, старательно избегая смотреть на Ишрак, но ушибленное плечо все же демонстративно потер, словно оно доставляло ему сильные страдания.

Ишрак с улыбкой, явно не испытывая ни малейшего смущения, ласково спросила:

— Ты что, расшибся, Фрейзе?

Взгляд, который он метнул на нее, мог бы наполнить муками раскаяния сердце любой другой девушки. Но не Ишрак.

— Нет, меня просто осел лягнул, — сказал он. — Упрямый и глупый осел, который сам не понимает, что для него лучше.

— Ну так оставь этого осла в покое, — посоветовала она.

— Пожалуй, я так и поступлю, — мрачно согласился Фрейзе. — Никому еще не приходилось мне что-то объяснять дважды. Тем более с помощью силы.

— Но тебя же предупреждали, — ровным тоном заметила Ишрак.

— А я подумал, что этот глупый осел просто испугался, — сказал Фрейзе. — Я думал, он побрыкается и перестанет. Меня бы, например, ничуть какой-нибудь легкий укус не удивил. Ослы, они всегда так: сперва укусят, а потом послушаются. Но вот чего я никак не ожидал, что он так меня лягнет — прямо как чертов мул!

— Зато теперь ты знаешь, чего от него ожидать можно, — заметила Ишрак.

Фрейзе поклонился — прямо-таки воплощение оскорбленного достоинства — и обиженно сказал:

— Да уж, теперь знаю.

— О чем это вы? — спросила Изольда.

— А об этом ты лучше спроси у этой вот синьоры, госпожа моя, — сказал Фрейзе, сильно нажимая на слово «синьора».

Изольда, удивленно приподняв бровь, посмотрела на Ишрак, но та отвела глаза, что означало полнейшее нежелание отвечать; и больше на эту тему обе девушки не заговаривали.