Да, с перевязанной рукой. И с настоящей раной. Рана и перевязанная рука – неотъемлемая часть разработанного Берром плана.

Та самая рука, которая легла на плечо Пита Пенгелли. Не только видел Пит, но многие видели перевязанную руку, и полиция, спровоцированная Берром, немедленно сделала стойку: кто видел? какая рука? когда? А выяснив, кто, какая и когда, она, как настоящая полиция, немедленно захотела докопаться до «почему». То есть они записали все противоречивые версии, которые сам Джек предлагал для объяснения того, почему у него на правой руке массивная марлевая повязка, профессионально наложенная, стягивающая пальцы на манер спаржи. И, не без помощи Берра, полиция сделала все, чтобы они появились в печати.

– Вставлял стекло в коттедже, – объяснил Джек Линден миссис Трезевэй, отсчитывая ей в последний раз банкноты левой рукой.

– Помогай после этого друзьям, – бросил Джек Уильяму Чарльзу, когда им случилось встретиться у гаража, куда Джек зашел за бензином для мотоцикла, а Уильям Чарльз просто для времяпрепровождения. – Попросил меня заскочить на минутку и помочь вставить стекло. И вот поглядите. – На прощание он подал ему перебинтованную руку, как собака подает больную лапу. Джек умел пошутить.

Но кто заставил всех побегать, так это Пит Пенгелли.

– Ну, конечно, случилось все у него в сарае, – внушал он сержанту полиции. – Резал чертово стекло, резец соскользнул, кровь как хлынет! Он, значит, ее перевязал крепко-накрепко и поехал на своем мотоцикле в госпиталь – одной рукой рулил! Говорил, дорога в Труро сплошь была залита кровью! Такое не придумаешь, парень. Как припрет, так сделаешь.

Сунувшись в дровяной сарай и тщательно осмотревшись, полиция не нашла ни резца, ни стекла, ни крови.

«Убийца всегда вынужден лгать, – объяснял Леонард Джонатану. – Опаснее всего, если все со всем сходится. Кто не ошибается, тот не преступник».

И еще: «Роупер проверяет всех. Даже если кто вне подозрений, он все равно проверяет. Так что мы подкинем вам эту маленькую оплошность, чтобы ненастоящий убийца выглядел настоящим. А хороший шрам красноречивее всяких слов».

* * *

В какой-то из этих последних дней Джонатан плюнул на инструкции и без ведома и согласия Берра приехал к своей бывшей жене, Изабелле, ища примирения.

– Буду проездом в твоих местах, – врал он по телефону-автомату из Пензанса. – Не пообедать ли нам где-нибудь в тихом месте…

На мотоцикле Джонатан приехал в Бат, в одной перчатке – на левой руке, снова и снова отрабатывая слова и выражения, пока в голове не зазвучало словно героическая песнь: «Газеты будут писать всякий вздор обо мне, Изабелла, но ты не верь. Сожалею, что причинил тебе много горя, Изабелла, но были у нас и хорошие деньки». Затем он пожелает ей всего доброго и, может быть, воображал Джонатан, услышит в ответ то же самое.

В мужском туалете он влез в костюм и опять превратился в служащего отеля.

Они не виделись пять лет, и Джонатан едва узнал Изабеллу, опоздавшую на двадцать минут и на чем свет стоит ругавшую транспорт. Когда-то у нее были длинные волосы, падавшие на обнаженную спину, когда она освобождала их от заколок, собираясь лечь к нему в постель. Теперь Изабелла была коротко подстрижена, что, разумеется, практичнее. Просторная одежда скрывала фигуру. В руках – сумка на «молнии» и радиотелефон. Джонатан вспомнил, что в самом конце совместной жизни телефон остался единственным ее собеседником.

– Боже, – сказала Изабелла. – У тебя цветущий вид. Не волнуйся – сейчас отключусь. – Она имела в виду телефон.

«Стала болтушкой», – подумал Джонатан и вспомнил, что ее нынешний муж – заядлый охотник.

– Не верю собственным глазам! – воскликнула его бывшая жена. – Капрал Пайн! Собственной персоной. После стольких лет. Что ты там вытворил со своей рукой?

– Уронил на нее яхту, – пошутил Джонатан, но такое объяснение, по-видимому, устроило Изабеллу.