Тайна леди Одли - Мэри Брэддон (2009)

— Боже мой! — воскликнул Роберт, наблюдая за веселой стайкой всадников, пока они не скрылись под аркой. — Что все это значит? Как превосходно она сидит на лошади! И какая стройная фигурка, и красивое, открытое, смуглое лицо; но так налететь на человека без малейшего повода! Вот результат того, что девушке позволяют гнаться за сворой гончих. Она научилась смотреть на все жизненные препятствия как на несколько футов бревен или поваленный забор, и она мчится по жизни словно по графским просторам, — прямо вперед и невзирая ни на что. Какой она могла бы быть чудесной девушкой, если бы воспитывалась на Фигтри-Корт! Если я когда-нибудь женюсь и у меня будут дочери, они получат самое лучшее образование и не ступят за порог дома, пока не достигнут возраста, когда их можно будет выдать замуж, и тогда я сам проведу их через Флит-стрит к церкви Святого Дунстана и передам в руки мужей.

Роберт Одли еще был занят этими размышлениями, когда в гостиную вошла госпожа, свежая и сияющая в своем элегантном утреннем костюме, ее золотистые локоны блестели от ароматизированной воды, в которой она купалась, в руках она держала альбом для рисования. Она установила маленький мольберт на столике у окна и начала смешивать краски на палитре. Полуприкрыв глаза, Роберт наблюдал за ней.

— Моя сигара не беспокоит вас, леди Одли?

— О нет, я привыкла к запаху табака. Мистер Доусон, врач, каждый вечер курил, когда я жила в его доме.

— Доусон — неплохой человек, не так ли? — небрежно спросил Роберт.

Госпожа залилась смехом.

— Самый лучший на свете, — подтвердила она. — Он платил мне двадцать пять фунтов в год — только представьте. Я хорошо помню, как получала деньги — шесть старых тусклых соверенов и маленькую кучку неопрятного, грязного серебра, только что полученного от пациентов! Но тогда я была так рада получить их, в то время как сейчас — не могу не смеяться, вспомнив об этом — эти краски стоят по гинее каждая, кармин и ультрамарин по тридцать шиллингов. Вчера я отдала миссис Доусон одно из моих шелковых платьев, бедняжка расцеловала меня, и врач нес узелок домой, спрятав его под плащом.

Госпожа долго и весело смеялась. Краски были смешаны, она срисовывала акварельный этюд, изображающий до невозможности красивого итальянского крестьянина в манере Тернера. Рисунок был почти закончен, ей оставалось только добавить несколько легких штрихов самой тонкой из своих кисточек. Она изящно подняла кисть, вглядываясь в картину.

Глаза Роберта Одли не отрывались от ее хорошенького лица.

— Это действительно перемена, — промолвил он после большой паузы, во время которой госпожа могла забыть, о чем говорила. — И большая перемена! Некоторые женщины пошли бы на что угодно, чтобы совершить такую перемену.

Ясные голубые глаза леди Одли расширились, она не отрываясь смотрела на молодого адвоката.

Зимнее солнце, осветив ее лицо из бокового окошка, озарило лазурью ее прекрасные глаза, пока не начало казаться, что они мерцают, становясь то голубыми, то зелеными, как опаловые оттенки моря изменяются в летний день. Маленькая кисточка выпала из ее руки, и алое пятно закрыло лицо крестьянина.

Роберт Одли нежно разглаживал скомканный лист табака своими осторожными пальцами.

— Мой друг на углу Ченсери-Лейн дал мне не такой хороший табак, как обычно, — бормотал он. — Если вы когда-нибудь закурите, моя дорогая тетушка, будьте очень осторожны, выбирая сигары.

Госпожа глубоко вздохнула, подняла кисточку и громко засмеялась, услышав совет Роберта:

— Как вы эксцентричны, мистер Одли! Знаете, иногда вы озадачиваете меня…

— Не больше, чем озадачиваете меня вы, моя дорогая тетушка.

Госпожа отложила краски и альбом и, перейдя к другому окну, на значительное расстояние от Роберта Одли, уселась в его глубокой нише и занялась вышиванием.