Тайна леди Одли - Мэри Брэддон (2009)

— Вы не имеете права приходить сюда и пугать человека, который выпил и немного не в себе. Вы не имеете никакого права это делать, мистер Одли. Даже офицер, офицер, сэр, который… который… — Он не заикался, но его губы так сильно дрожали, что слова, казалось, разбились на кусочки от этой дрожи. — Повторяю, офицер, сэр, который арестовывает вора или… — Он остановился, чтобы облизнуть губы и остановить таким образом эту дрожь, но ему это не удалось. — Вора или убийцу… — Голос изменил ему, и только по его трясущимся губам догадался Роберт о значении последнего слова. — Предупреждает его, сэр, что он не может сказать ничего, что повредило бы ему или… или… другим людям. Закон… закон, сэр, милостив к… к подозреваемому преступнику. Но вы, сэр, вы… вы приходите в мой дом в такое время, когда… когда вопреки обыкновению, так вам и все кругом скажут, я обычно трезв, вы приходите и увидев, что я… что я немного не в себе, вы используете эту возможность, чтобы устрашить меня, и… и это неправильно, сэр, это…

Его дальнейшие слова остались невысказанными; задыхаясь, как будто они душили его, он упал на стул, уронил голову на стол и громко разрыдался. Возможно, среди всех злосчастных семейных драм, которые разыгрывались в этих убогих домишках, среди всех ничтожных страданий, позорного стыда, жестокого горя, горького бесчестья, никогда не было такой трагедии. Старик, спрятав лицо от дневного света, безудержно рыдал. Безнадежно и жалостно созерцал Роберт эту сцену.

«Если бы я знал, — подумал он, — я бы пощадил его. Возможно, было бы лучше пощадить его».

Убогая комната, грязь, беспорядок, фигура старика, его седая голова на заляпанной скатерти среди остатков не очень изысканного обеда, — все это расплывалось перед глазами Роберта Одли, когда он вспоминал другого человека, почти такого же возраста, но столь отличающегося во всем! И который мог испытать такое же или даже более мучительное страдание и проливать еще более горькие слезы. Это мгновение, когда слезы подступили к его глазам и затуманили жалкое зрелище, было достаточно долгим, чтобы вернуть его обратно в Эссекс и показать образ дяди, пораженного стыдом и горем.

«Почему я продолжаю это? — размышлял он. — Как я безжалостен, и как неумолимо влечет меня мой жребий. Это не я, это та рука, что манит меня все дальше и дальше по темной дороге, о конце которой я не смею даже думать».

Он думал об этом, пока сидел, спрятав лицо, борясь со своей жестокой болью и не в силах успокоить ее.