Мистерия - Вероника Мелан (2014)

– А как вышло, что ты сумел сохранить столько воспоминаний? Нет, мы – приближенные Дрейка, конечно, привилегированные ребята – знаем об остановленном времени, помним о детях и процессе их зачатия, иногда, хоть и не часто, мотаемся по другим мирам – в общем, помним многое из того, чего не помнят (и не знают) другие, но даже я – я! – не сумею выудить из памяти столько деталей о собственном детстве. Из того, что сохранилось: какой-то двор, покосившийся дом – очень давно; много зелени вокруг. Я любил крыжовник, когда был маленький – это помню. Еще играли с ребятами из соседнего двора, но в голове уже ни лиц, ни имен. А ты, как мемуары написал, и теперь читаешь.

Регносцирос кособоко и невесело усмехнулся, меланхолично взглянул на зажатый в пальцах кусок плотного цельнозернового хлеба, затем поднял темные, как омут, глаза на Аарона:

– А мне нельзя забывать. Да я и не смогу при всем желании – не так устроен мозг; мы с Дрейком говорили об этом, решили все оставить, как есть. Да и лучше мне. Помнить.

Он долго молчал – не ел и не пил, просто сидел, о чем-то думал, кажется, грустил. Тишина разбавлялась поскрипыванием работающих челюстей, растирающих друг о друга еду зубов и шорохом специальных упаковок, которые предстояло сложить и забрать с собой: Начальник приказал в Коридоре не сорить, чтобы на всякий случай, как он выразился, «не злить место».

– Я бы и сам все давно стер. Наверное. А, может, и оставил бы. В любом случае, хорошего в моих воспоминаниях мало. Мать любила меня ровно до тех пор, пока мои глаза не начали менять цвет, а случилось это в возрасте лет шести. Вот к тому моменту она не просто заподозрила неладное, а убедилась в том, что в ту ночь в ее доме ночевал не сосед, но зазванный ею самой гость. Гость, который не представился и даже не озвучил условия сделки: просто пришел, выслушал, сделал так, чтобы ее жизнь наполнилась богатством и зачал меня – не нормального ребенка, но ребенка-демона. Деньги, к слову говоря, к тому времени по непонятной мне причине стали приносить ей все меньше радости. Вроде и достаток есть: дом, хорошая одежда, множество пустышек-друзей, занятые пустой болтовней вечера, редкие непродолжительные хобби, короткие интрижки, долгие задумчивые взгляды в полупустой бокал и все больше хворей, болезней, истерических припадков и продолжительной хандры. Что-то шло не так. Казалось бы, живи и радуйся: ты – мать, ты богата, можешь щелкнуть пальцами, и к твоим ногам падут все золотые яблоки если уж не целого мира, то целого города – это точно, но вместо этого она подолгу беспричинно злилась. Чуяла, что тот незнакомец забрал что-то ценное: не то частичку ее жизненной энергии, не то очерствил сердце. Она боролась, сколько могла, и у нее неплохо получалось, пока я был похож на обычного ребенка, то есть был таким, как все: играл, познавал, раздирал коленки, на что-то жаловался, канючил, засыпал после ее поцелуя под одеялом с нарисованными на нем летающими тарелками…

– Чем?

– Ну, э-э-э… как объяснить? В твоем мире разве не мечтали вступить в контакт с инопланетными цивилизациями?

– Не помню. – Канн качнул светловолосой стриженной головой.

– Не важно. Наши жители именно так представляли себе транспортные средства иной цивилизации.

– Угу, понял.

– Так вот, хочу сказать, тот период был не самым худшим в моей жизни – лучшим на тот момент, я бы сказал. Тогда мать все еще изредка улыбалась, а я чувствовал себя нормальным. Маленьким и хлипковатым, что бесило, но, в целом, обычным. А потом…

Что-то произошло потом – они все это видели. Баал редко выпускал на лицо эмоции, но этот Баал, что сидел рядом с ними на пыльном рюкзаке, окруженный туманом, тишиной и печалью, выглядел другим – открытым и потерянным.