Много званых - Алексей Иванов (2016)

Айкони и не задумалась, куда подевался Семульча, куда повёл её Касым, по каким помещениям они идут. Она вся была внутри себя – прислушивалась к душе, которая словно разгоралась от близости Хомани. Сестра где-то рядом, Айкони ощущала её сквозь стены и занавеси. Касым впустил Айкони в какой-то чулан без окон: голые стены, запертые сундуки, тонкий ковёр на полу, масляная лампа. Айкони закрыла глаза ладонями. Сердце её сбивалось в стуке, словно подстраивалось под иное и близкое сердцебиение. Айкони отняла руки от лица. Хомани была перед нею – живая, настоящая, хотя и совсем непривычная: в бухарской одежде, с волосами, заплетёнными по-бухарски, и на лбу у неё был тиллякош – венчик с бирюзой и подвесками.

– Хомани! – заворожённо прошептала Айкони.

– Айкони! – потрясённо прошептала Хомани.

Они бросились друг к другу, обнялись, замерли, а потом, не расцепляя объятий, опустились на ковёр. Ходжа Касым стоял в открытой двери и с любопытством ждал, что произойдёт дальше. Эти девчонки-остячки были так удивительно похожи, что казалось, будто в помрачении ума он наблюдает какой-то шаманский танец, когда в глазах двоится.

Девчонки не произнесли больше ни слова. Тяжело дыша, они быстро и невесомо ощупывали друг друга, как слепые: касаниями выясняли, что с ними случилось за два с лишним года. Их души словно слились, соединились в одну изначальную, и они узнавали друг о друге, будто вспоминали свои собственные, но забытые судьбы. Для них не было тайн, недомолвок или стыда. Айкони увидела смерть Хемьюги и гибель богов Певлора, бухарцев с их клятвой, мятеж своего селения, бегство отца и русскую месть, и это было горько. Но Хомани увидела куда более страшные события: увидела, как русские надругались над сестрой, как били и мучали её, как продали в семью Семульчи, а она там встретила князя, полюбила его, камлала на него и отдалась ему. По лицу Хомани побежали слёзы сострадания.

Ходже Касыму сделалось неловко смотреть на сестёр-шайтанок. То ли это колдовство северных варваров, то ли запретные ласки влюблённых друг в друга таёжных гурий. Касым щёлкнул за спиной пальцами, чтобы разрушить чары нечестивого рогатого тагута, и вышел из чулана.

– Суфьян, – позвал он слугу. – Заполни светильник маслом на пол-мискаля и зажги. Когда светильник догорит, удали гостью из моего дома.

Касым отправился на женскую половину – к Назифе. Его взволновало то, что открылось ему в Хамуне. Он купил Хамуну в собственность и держал в отдалении от себя, предвкушая сладость первой пробы. А лицо Хамуны, её руки, ноги и стан каждый день видели Ремезовы! И Хамуна, которая не должна знать никого, кроме господина, наполняется опытом своей сестры, и этого никак не прекратить, потому что близнецам не нужны слова и встречи! Касым чувствовал, что у него крадут наложницу. Он ревновал.

– Назифа, сегодня приготовь Хамуну, – раздражённо приказал он жене.

Встреча с Айкони взбудоражила душу Хомани и перемешала все мысли. Хомани уже не могла разобраться, где она, а где сестра; где её память, а где память сестры. Она не понимала, что с ней происходит: она в слезах идёт по заснеженной тёмной улице Тобольска или её, голую, Назифа усаживает в корыто с горячей водой и трёт пучком мочала. Что сейчас будет – она ляжет в объятия смелого и весёлого князя или, наконец, её возьмёт в жёны её новый господин – чужой и непонятный человек, купивший её в свой дом?

Все два года, пока не было сестры, отец твердил Хомани, что продаст её любому мужчине, который его, Ахуту, обогатит. Хомани уже давно приняла, что жених в её жизни возьмётся ниоткуда: отец не познакомит их заранее, не посмотрит, хороший он человек или плохой, не спросит, понравился ли он. Жених появится внезапно, и она подчинится ему безропотно, как положено; он сделает с ней то, что хотят мужчины, и она станет женщиной. Сначала ей будет больно и стыдно, а потом – хорошо, как Айкони хорошо с её князем.