Много званых - Алексей Иванов (2016)

В этот час Тобольск заметала ночная вьюга. Она бурлила на Алафейских горах, цепляясь за шатры башен и купола церквей, и протяжно, свободно свистела над крышами Нижнего посада. Айкони лежала в постели Табберта, обнимая своего князя, но сон её был мутным, тревожным. Вьюга шуршала за окном, а дом, остывая, поскрипывал, словно качающийся на волнах корабль. В жаровне по углям ползал красный свет, за стенкой тихо трещал сверчок.

Айкони внезапно закричала и подскочила, толкнув Табберта.

– Что там есть? – недовольно пробормотал он.

Айкони снова закричала и уткнулась лицом в лоскутную подушку. А потом страшно дёрнулась и опять закричала.

Табберт приподнялся на локте. Шуба, заменявшая одеяло, сползла, и на голой спине Айкони Табберт увидел кровавые полосы от плети. Айкони крупно вздрогнула, стискивая зубы, и Табберт увидел, что на её спине сама собой вспыхнула ещё одна полоса, а потом – ещё и ещё.

Глава 7

Поневоле

Когда ночь обнимает тебя своей тьмою, – писал Новицкий, – бессонная мысль порождает жалобы больного сердца, лишённого отечества, которое возлюблено им более всего на земле, и плен видится бесконечной гибелью». Он не хотел писать о своей застарелой печали, но слова сложились против его воли, и Григорий Ильич не стал их вымарывать. Пусть в книге о владыке Филофее останется память и о нём, ссыльном полковнике.

Эту книгу Новицкому поручил написать сам губернатор князь Гагарин. В те дни владыка приехал из Тюмени в Тобольск, чтобы похлопотать об участи остяков, захваченных служилыми в Певлоре. О чём владыка говорил с губернатором, Новицкий не знал, но вскоре Матвей Петрович вызвал Григория Ильича к себе в дом.

Новицкий с удивлением разглядывал кабинет губернатора. В Тобольске Григорий Ильич привык к тяжеловесной грубости русского убранства: лавки, длинные столы, сундуки, поставцы, стены из стёсанных брёвен… А в доме у Гагарина было так же, как на родине в доме у самого Новицкого, и в доме Герцика – его тестя, и в доме свояка Орлика, и во дворце гетмана Мазепы в Батурине. Штофные печатные обои. Зеркала. Лепнина. Портьеры на больших венецианских окнах, набранных из стеклянных квадратиков. Гобелены. Канделябры. Паркет. Стол на львиных лапах. Кресло-корытце и стулья. Два шкапа. Бюро и комод. Хотя видно, что всё это великолепие – самодельное, чуть-чуть корявое. Разве что зеркала и канделябры привозные.

– Скажи-ка мне, Новицкий, как ты помыслишь о владыке Филофее? – задумчиво спросил Матвей Петрович. – Ты ведь учёный человек, в одном коллегиуме с владыкой обучался. Кто он – Филофей?

– Се годнэйший муж, – удивившись, осторожно ответил Новицкий.

– Да не бойся ты.

– Його працями вэра православна у Сыбыре споруджуэться.

– Это понятно, – с досадой махнул рукой Гагарин. – Я же не о том. Я вот полагаю, что после кончины будет наш владыка святым.

– Нэ моёго разумэння сие, – совсем оторопел Григорий Ильич.

– Ясно, что не твоего. И не моего. Но видится мне, что у нас с тобой долг – запечатлеть деяния владыки среди остяков. И те, что были, и будущие, – князь внимательно посмотрел на полковника. – Так что, Новицкий, поручаю тебе описать ваши странствия. Чтобы книга получилась. И в книге надобен чертёж всех рек и земель, которые вы окрестили. Сходи к Ремезову, он тебя научит чертежи делать. Вот, возьми деньги.

Матвей Петрович бросил на стол кошелёк.

– Я и бэз грошей цэ зроблю, – гордо отступил Григорий Ильич.

– Возьми-возьми, деньги делу не помеха.

Прежде чем идти к Ремезову, смущённый Григорий Ильич встретился с владыкой Филофеем. Владыка тоже оказался озадачен затеей князя.

– Конечно, Гриша, дело наше благое, – рассудительно сказал он, – однако мою грешную персону в средокрестье воздвигать не след. Я не лукавлю, и самоумаление паче гордости, но не во мне суть.

– А в чём, вотче? – спросил Новицкий, как ученик учителя.