В глубине ноября - Туве Янссон (2018)

«Мыть посуду, — подумал Снусмумрик. — Ничего они не понимают. Мыть посуду — это побултыхать миской в ручье, сполоснуть руки и выбросить зелёный лист, вот и всё. О чём они вообще говорят».

— Разве не правда, что Хемуль всё время только командует? — уточнила Филифьонка. — Это важный вопрос!

Снусмумрик поднялся, он слегка побаивался этих двоих. Он пытался подобрать слова, но никак не мог придумать ничего справедливого и подходящего.

Тут Хемуль вскричал:

— Ничего я не командую! Я буду жить в палатке, свободный и одинокий!

Он распахнул вход и ввалился внутрь, заполнив всю палатку.

— Только посмотри на него, — прошептала Филифьонка.

Она постояла немного и ушла.

Снусмумрик снял сковородку с огня, ветчина превратилась в угли. Он набил трубку и осторожно спросил:

— А ты когда-нибудь раньше спал в палатке?

— Дикая жизнь — лучшее, что я знаю, — мрачно ответствовал Хемуль.

Стало совсем темно, но в Муми-доме светились два окна, и свет был таким же уверенным и ласковым, как и прежде в осенние вечера.

Филифьонка лежала в северной комнате, по самую морду завернувшись в одеяло, вся в папильотках, от которых болела шея. Филифьонка считала круги от сучков в потолке и чувствовала, что проголодалась.

Всё время, с самого начала, Филифьонка представляла себе, что будет готовить еду. Она любила наводить порядок в припасах — пакетиках и стройных рядах банок, любила придумывать, как спрятать остатки вчерашней еды в запеканку или пудинг, чтобы никто их там не распознал. Ей нравилось готовить так экономно, чтобы ни одна крошка не пропала зря.

На крыльце висел большой муми-гонг. Филифьонка всегда мечтала, как будет бить перед обедом в звонкую латунь, бом-бом-бом по всей долине, и все будут сбегаться и кричать: «Обед! Обед! Что там у нас сегодня! Ой, какие же мы голодные!..»

Филифьонка чуть не заплакала. Этот Хемуль всё испортил! Да она бы и посуду помыла, и даже с удовольствием, если б только она сама так решила. «Филифьонка должна заниматься домом, потому что она женщина». Ха! Да ещё на па́ру с Мюмлой.

Филифьонка погасила свечу, чтоб не расходовать зря, и натянула на голову одеяло. Ступеньки заскрипели. Из гостиной послышался лёгкий, очень лёгкий стук. Где-то хлопнула дверь. «Откуда в пустом доме столько звуков?» — подумала Филифьонка и вспомнила, что в доме вообще-то полно народу. Но ей по-прежнему казалось, что он пуст.

Староум лежал на диване в гостиной, уткнув нос в самую шикарную бархатную подушку, и вдруг услышал, как кто-то прокрался в кухню. Тихонько звякнуло стекло. Он приподнялся в темноте, навострил уши и подумал: «Празднуют».

Снова стало тихо. Староум спустил лапы на холодный пол и прокрался к кухне. Там тоже было темно, но под дверью кладовки светилась щель.

— Ага, — подумал Староум, — спрятались в кладовой.

Он дёрнул дверь — в кладовке Мюмла поглощала солёные огурцы, рядом на полке горели две свечи.

— А, тебе пришла та же мысль, — сказала она. — Вот огурцы, а вон там сухарики с корицей. А это пикули, их лучше не бери, а то живот заболит.

Староум немедленно схватил банку с пикулями и принялся за них. Вкус ему не понравился, но он не сдавался.

Спустя мгновение Мюмла проговорила:

— Пикули — это не для твоего живота. Ты же лопнешь и сразу умрёшь.

— Какой дурак станет умирать в каникулы, — весело откликнулся Староум. — А что там в миске?

— Еловые иголки, — ответила Мюмла. — Они набивают животы иголками перед зимней спячкой.

Мюмла приподняла крышку и добавила:

— Предок почти всё съел.

— Какой такой предок? — спросил Староум, переходя к солёным огурцам.

— Который живёт в печке, — пояснила Мюмла. — Ему триста лет, и он сейчас в спячке.