— Молодцы, — с завистью и нехорошими мыслями о своем командире говорили солдаты Брюнхальда.

Волков и отец Семион молчали, не встревали в разговор, но разговор развивался так, как им и хотелось бы.

— Конечно молодцы, не вам чета, — дразнили их люди Пруффа, — уж мы дважды безбожников побили, и рыцаря их угомонили. Не то, что вы, сидите там, зады свои сторожите.

— Так вы что, Ливенбаха побили? — не верили им люди Брюнхвальда. — Врете, небось?

— А чего врать, побили! У господина кавалера нашего и штандарт его, и шатер его. А сам он сдох, и наш господин кавалер его разрешили забрать. Пусть безбожника похоронят. А мы все их добро себе возим второй день.

Известие это повергло защитников цитадели то ли в уныние, то ли в ступор, больше они с солдатами Пруффа говорить не стали. А больше было и не нужно, люди Пруффа сгрузили еду, канонир высмотрел и вымерил место для пушек и Волков отправил всех в лагерь и когда они отъехали, он позвал солдат с башни:

— Эй, братья-солдаты!

— Чего вам, — невесело спросил один солдат с башни.

— Вчера я бил еретиков, сегодня у меня есть пушки и порох, у меня четырнадцать аркебуз и двадцать арбалетов, и мне нужны мощи из храма. Я не уйду без них отсюда.

— А еще у господина рыцаря есть деньги, и он готов купить мощи, — заговорил отец Семион, — он считает, что негоже нам ссориться, вы, чай, не еретики. Только мощи нам очень нужны, без них нам — никак.

— Да мы бы и рады, — кричал с башни один солдат, — да ротмистр наш дуркует.

— Ну, так вы уговорите его, — не отступал монах.

— Да как его уговорить.

— Да уж, как-нибудь, уговорите. Солдаты вы или кто.

На сей раз попу никто не ответил, уж больно непрозрачен был намек. А кавалер подумал, что поп такой умный нужен ему.

Сыч приехал и сразу доложил:

— Нашел место, где на стену влезем, только как спуститься с нее, да еще с мешком, не знаю, разве на веревке.

— Найди крепкую веревку и лопату, с собой возьмем Егана и монахов обоих. Седлай коней.

Если от Портовой улицы поехать на запад к стене, то можно увидеть и районы голытьбы. Здесь дома были хлипкие, и улицы не замощены, а колодцы убогие. И трупы. Чумной доктор сюда, видно, не заходил, так что гниющих трупов здесь было много, валялись прямо на проезде, и у колодцев, и у ворот церквей, куда они приходили в последней надежде и приносили больных детей.

Абсолютно тихо было тут, и ничего живого не было: ни псов уличных, ни крыс жирных, только ветер качал двери и ставни. А вот вороны здесь пировали от души и сидели на заборах и коньках крыш, оставляя после себя белые потеки, но не сейчас. Сейчас тут жизни не было, только ветер да гнилой запах мертвечины.

Волков ехал первым, ехал шагом, конь сам искал путь, кавалер его не принуждал, смотрел по сторонам, меч из ножен достал и положил его поперек седла, щит на левой руке. За ним ехал Еган с арбалетом в руках, с ним рядом Сыч. У Сыча на передке увязанный веревкой старый потник, в котором тяжелый мешок. А за ними и два монаха, молодой брат Ипполит и умудренный муж отец Семион. Никто не разговаривал, только монахи негромко читали молитвы.

Все в этом месте было пропитано скорбью, здесь пировала смерть.

Наконец, без всяких приключений они доехали до стены, тут была небольшая башня.

— Еган, бери куль, веревку и лопату, Сыч с монахами останутся тут, — приказал кавалер, спешиваясь.

Они вдвоем пошли в башню и по винтовой лестнице поднялись на стену. Кавалер встал у зубца и долго глядел вдаль, за стену. Еган, скинув мешок с деньгами, тоже стал смотреть.

— Видишь хоть кого-нибудь? — спросил Волков.

— Никого, даже ворон нету, — отвечал бывший крестьянин. — Пусто, раньше тут пахали, и выпас был, а сейчас заросло все.

Да, ни одной живой души вокруг не было, и кавалер сказал:

— Вон, кустарник, у овражка, там деньгу закопаешь, камень найди, положишь сверху.