Мощи святого Леопольда - Борис Конофальский (2019)

Брату Родерику были обидны слова курфюрста. Стоял, теребил четки, глаза в пол. Но проглотив обиду, глянул на господина своего и спросил:

— Так как же мне поступить, монсеньор?

Курфюрст молчал, он глядел на свои завернутые в полотно ноги. Видимо боль донимала его. Наконец он произнес:

— Головореза моего братца было бы лучше убить тихо, да что это даст, братец мой неугомонен. Нового найдет, и уже без нашего ведома дело продолжит, сейчас головорезов много вокруг рыщет. За всякую работу берутся, лишь бы платили. А то, что братец воровство затеял, любой скажет, кто его знает. Не может он без воровства и свары. И что имени моему будет укор от дел его, тоже любой скажет, кто его знает. Мы сами деяниями своими даем еретикам палку, которой они и бьют нас. Головорезу достоинство дадим, послезавтра, раз брат просит — медлить не будем. В кафедрале, после утренней мессы, пусть будут все мои добрые люди, не менее капитанов, из тех, что сейчас в городе есть… Пусть там будут комтуры и божие дворяне тоже. Разошли приглашения. Пиши им, что доброму человеку будет даровано звание кавалера за дела его. Проси быть.

— Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там? — спросил канцлер удивленно.

Архиепископ посмотрел на него, как на неразумное дитя:

— Брат мой, и другие дети мои должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов — детей моих под знамена свои, коли буду недостойным сеньором.

— Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга? — спросил приор, опять удивляясь.

— Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя, — сказал архиепископ.

Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приемную.

А архиепископ произнес сам себе:

— Молод, глуп, а где взять лучше?

А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:

— Монсеньор, ужин давно ждет вас и гостья тоже.

— Гостью гони, не до нее мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберет и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор — епископ.

— На заре скажу ему.

— Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата… этого его брата, так жди беды. как-только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.

— Иду, монсеньор, — поспешил монах.

— Бери охрану и беги. Пусть все выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.

Глава четвертая

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Еган пошел отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце еще не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка — держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого некаленого железа, да с тяжеленным прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя черный порошок. Стали заряжать оружие.

— Хорошая у тебя кираса, — уныло сказал Роха, — с нахлестом да с крутым ребром. Каленая.

— Каленая, — кивнул солдат усмехаясь, — каленая.

Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружия, которое длинной было с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьет каленое железо.