Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

Здрав будь во веки веков свет глаз моих. Жаль напоминать тебе, но время идёт, а дело-то не делается. Человек, что пришёл в город, оказался резв и хитёр, что крот. Роет ямы вокруг и лезет в сады чужие. Всем досаждает. Около всех ходит. А ты беспечен. Как стемнеет, приходи ко мне, поговорить я с тобой хочу. И хочет матушка слышать хочет голос твой. Она неспокойна.

Твоя А.

Вроде и слова простые, а досточтимый бургомистр фон Гевен побледнел, стало ему душно. Он встал, пошёл к комоду, налил себе вина — попил немного. Ошеломлённые посетители смотрели с удивлением на такое. Даже и думать из них никто не мог, что всесильный и важный бургомистр может быть так взволнован.

Они сидели, переглядывались и думки гадали — отчего такое?

А у бургомистра в голове колоколом звенели слова: «И хочет матушка слышать твой голос».

О Боги, зачем страшной старухе он понадобился. Надо бы перед тем как пойти к ней выведать у Анхен зачем он ей. Может она подскажет ему что.

Он, ещё не твёрдой рукой, поставил стакан с вином на комод, пошёл к посетителям и, взяв себя в руки, произнёс:

— Господа, дело ваше решит городской совет. А пока прошу меня простить.

Господа всё понимали, стали спешно вставать, кланяться, к дверям пошли. А бургомистр рад был, что они ушли, разжёг свечу, а от свечи поджёг письмо. Когда поджигал, рука его всё ещё была не твёрдой. После он поехал домой.

Волков в этот вечер просил себе самой хорошей еды, и пиво решил не пить, пить вино. Но ни еда, ни вино, долго его за столом удержать не могли. Он вымотался за два последних дня. Сидел над тарелкой, клевал носом. Ждал вальдшнепов жареных с чёрным драгоценным перцем, ему принесли их, и были они вкусны необыкновенно, но даже вальдшнепы, еда аристократов, не смогли долго удержать его за столом, вскоре он сказал Ёгану, что идёт спать.

Когда кавалер уже спал, бургомистр сел в карету, он бы всё ещё волновался до дрожи в руках, но призванный лекарь дал ему крепких капель, и от них дрожь его улеглась. И в руках, и в сердце. Но мысли, мысли-то никуда не делись. Он думал и думал, зачем старуха Кримхильда зовёт его? Что ей надо? Он помнил её, знал её ещё тогда, когда она могла ходить и разговаривать. Когда она держала приют для малолетних, да и для взрослых шлюх. Да и не приют то был. Поганая лачуга, где собирались самые грязные и опасные девки города. Там собиралась вся грязь и чахоточные, и в коросте, и спившиеся бабы всю жизнь занимавшиеся своим промыслом. Поговаривали, что там же за лачугой есть маленькое кладбище, где хоронят тех, кто не может платить Кримхильде за постой. Он, в те времена приказчик у одного не сильно богатого купца, даже ходить мимо того дома не любил. Как мимо дома с прокажёнными.

Господин бургомистр до сих пор помнил, как проходя мимо гнилой лачуги увидал девчонку лет пятнадцати. И с ней на крыльце сидела старая беззубая баба, бесстыдно задрав подол до уродливых колен. А девчонка была грязна, боса, без чепца и волосы её давно были не мыты. Она глядела на него как кошка на птицу в клетке и делано улыбалась, и руки её были неимоверно грязны, а в углах её рта были огромные рыжие и влажные заеды. Хриплым, взрослым голосом девица спросила у него:

— А не хочет ли славный господин свежего мясца.

При этом она задрала ветхую, юбку показав ему грязные и тощие ноги и костлявый, неприятный, не поросший волосами лобок.

Господин, тогда ещё просто Гевен, без приставки «фон» сначала остолбенел от такого, а потом почти взвизгнул:

— Прочь, пошла.

Даже бумаги поднял, чтобы закрыться от гадкой картины. Он ускорил шаг, но до его ушей донёсся насмешливый, шепелявый говор, старой беззубой бабы:

— Не трожь его, Вильма. Видишь, он немощный, гляди какие у него худые лытки. Он их еле переставляет. Куда ему лакомиться молодым мясом. Он бы за тарелку гороха и своим поторговал бы.

И баба вместе с мерзкой девицей зло смеялись ему в след.