Проданная - Кира Шарм (2020)

— Я тебя, Санников, с багажом в три рубашки полюбила. — смеялась мама. — Деньги и власть тут ни при чем. Или ты думаешь, любовь можно купить? Я и в шалаше с тобой буду себя самой счастливой чувствовать.

И он знал. Потому что она на него так смотрела… Так, что мне иногда становилось неловко и я тихонько выходил, оставляя их вдвоем. Ни одна из ее драгоценностей, которые отец маме дарил, не светилась так, как ее глаза. У самого тогда сердце рвано дергалось. Думал — а посмотрит ли на меня кто-то когда-то вот так же? Или я сам… Но такого не бывает. Нигде не видел.

— Я бы застрелился, если бы тебе пришлось жить в шалаше с неудачником, Эля-я, — подхватывал ее на руки и кружил по комнате, а она заливалась смехом, обвивая его шею и запрокинув голову…

— Какого хрена вы ждали два месяца?! — уже не выдерживаю, срываюсь.

— Я банкрот, сын, — все так же, на одной ноте, только лицо дернулось, как от пощечины, которую сам же себе сейчас и дает. — Банкрот, блядь, — кулаком по столу, до кровавых отметин, а я понимаю, — по себе сейчас лупит. Себя ненавидит так, что до мяса избивать ногами готов.

— Все, что можно было продать, продал еще полгода назад и вложил в дело. Выплыть надеялся, — криво усмехается. — Так что нечего было продавать, кроме дома. А залог… Залог только неделю назад принесли. Не каждый такой дом купит. А у кого такие деньги есть, тот лучше свой, под себя построит.

Бля-ядь…

Я только распахиваю рот и беззвучно вою.

И крушить все вокруг хочется и головой о стены биться.

Как же так? Ну, как же так, мать вашу?!

Всю ведь жизнь денег этих было немеряно!

«Нагл на двадцать жизней хватит. Миша, — сколько раз повторяла мать? — Я не королевой, я бессмертной себя чувствую! Брось этот бизнес, давай просто уедем на море… Вдвоем… На какой-нибудь остров… На год…»

А когда понадобились, то их не стало. Не на двадцать, одну не вышло спасти! Почему именно сейчас?! Почему-у?!

— Стас… — он дергает вдруг головой, и смотрит на меня так. будто только сейчас заметил. Будто не со мной, в пустоту, сам себе все перед этим говорил. — Как я ей скажу, когда она вернется, что дома ее мечты у нас больше нет? Что некуда возвращаться?

И глаза его в этот момент. Такие растерянные… Такие… Беспомощные.

— Главное, чтобы вернулась отец, — беру его за руку, понимая, что должен держаться, должен его держать и вытащить. — Главное, чтобы было кому возвращаться. А куда — не так уж важно. Ты же знаешь. Мама с тобой и в шалаше будет счастлива.

Мне выть хотелось. И разреветься, как ребенку.

Я и выл, — только внутри, все время выл. И ревел, тоже внутри, сжимая челюсти. Потому что мы оба сейчас оказались совершенно беспомощны. Так беспомощны, как младенец. От которого ничего не зависит.

Но именно мне теперь нужно было держать за руку отца, как он меня когда-то в детстве. И улыбаться маме, которая еще не знала про окончательный диагноз. Его прислали только отцу. Как раз перед моим приходом.

И я держался.

Только ни черта это не помогло.

Мама так и не вернулась. Никогда не узнала, что дом, который когда-то нарисовала сама и который выстроил для нее отец, уже принадлежит другим. Она сгорела в той клинике в Германии.

Окруженная ее любимыми разноцветными розами. Все так же улыбаясь отцу, который не отходил ни на шаг, держа ее руки в своих. Все так же глядя на него тем полным невозможной любви взглядом. Иногда мне даже казалось, что эта любовь — она запредельная. Не земная, нет на земле такой. Что в ней какая-то безумная сила есть. И что она спасет. Спасет из обоих, победит все проклятые раковые клетки. Но она не спасла.

Сгорел и отец.