Зыбучие пески - Малин Джиолито (2017)

Я никогда не думала об этом до начала допроса. А на допросе это стало так очевидно. И тетка с химзавивкой была хуже всех. Стоило мне обронить фразу, которую она так долго ждала, она широко распахивала глаза, даже не стараясь скрыть возбуждения, и начинала ерзать на стуле, словно хотела в туалет. Неужели она не понимала, как себя выдает?

Сандер – ее прямая противоположность. Никогда не знаешь, чего он хочет. Вначале он сказал мне «ты не в ответе за расследование». Что он имел в виду? Чтобы я держала рот на замке? Лгала? Мешала работе полиции?

Сандер сказал, что я должна рассказать ему все до того, как расскажу полиции. И рассказать всю правду без прикрас, чтобы он мог сказать мне, чего нельзя будет сообщать полиции. Это, кстати, я сама додумала. Он не просил меня лгать полиции, или что-то замалчивать, или утаивать. Но он сказал: «Отвечай только на вопросы и ничего больше». Это было странно. Других намерений у меня и не было.

Может, Сандер хотел от меня чего-то другого? Не знаю. Его мысли прочитать было невозможно.

В этом плане с полицией было проще. Их намерения были мне понятны: они хотели засадить меня за решетку. И чем быстрее я вычислю, что требуется для осуществления этих намерений, тем быстрее разрушу их планы. Вначале я только хотела от них избавиться. Я не хотела с ними разговаривать. Я хотела лежать в своей кровати, в своей комнате, в тишине.

Но после двух недель с теткой они прислали блондина лет тридцати пяти с целью «расколоть меня». Он сидел, широко расставив ноги и закатав рукава, и шелковым голосом интересовался, как я себя чувствую. «Как ты себя чувствуешь, Майя»? Я сразу поняла, что он был очень популярен среди девушек в гимназии в Йончпинге, или Энчёпинге, или Линчёпинге, или еще каком-нибудь чертовом Чёпинге. Я поняла, что они надеялись, что я втрескаюсь в него по уши и во всем сознаюсь. Но это было глупо и нелепо. Но самое странное заключалось в том, что, несмотря на то что я все понимала, мне все равно хотелось ему довериться. Когда он сказал, что понимает, как я ненавидела Клаеса Фагермана, он добавил, что понимает, что только хотела помочь Себастиану, как и положено «хорошей» девушке. А потом он сказал, что на моем месте чувствовал бы себя «дерьмово» и тем самым словно нажал на кнопку «пуск». Я начала рыдать и не могла остановиться.

Во мне словно включилась программа, требующая, чтобы он обо мне заботился. Мне хотелось сказать: «Да, я сказала своему парню убить отца, и мы решили покончить со всем и отомстить», потому что мне хотелось, чтобы он меня пожалел (я чувствую себя кошмарно), сказал, как ему жаль, и, получив все, что хотел, ушел и оставил меня в покое.

Сандер мне сильно помог, теперь я это понимаю. В первое время мне казалось странным, что он неожиданно требует перерыва. Нет, он не перебивал ни меня, ни полицию, просто напоминал мне время от времени о том, где я и кто я, чтобы я не забывалась.

– Итак, – плюет в микрофон судья, – пришло время продолжить слушания по делу…

Он бормочет дальше, в паузе Сандер просит разрешения сказать несколько слов о расписании на день. Судья кивает, и Сандер сообщает, что, учитывая мое «состояние здоровья», «крайне важно» закончить сегодняшнее заседание не позже трех. В качестве аргументов приводит мой возраст и «против обыкновения долгое время под арестом», которое мне пришлось провести за решеткой. Судья кивает, но вид у него раздраженный, видно, что ему не нравится, когда ему об этом напоминают. Сандер замолкает, и судья снова бормочет о том, что нам предстоит сегодня.