– Ты становишься сентиментальным, – пробормотал он себе под нос и решительно встал, как будто это могло вернуть ему профессиональный настрой. Он включил большой свет и вылил в бокал остатки липкого красного вина, которое заказывал в номер вместе с сэндвичем. «Ганнибал», местная отрава. Потом Том взял в руки камеру и стал пересматривать фото Амелии и Мало, сделанные у бассейна. Их было около пятидесяти. Теперь, глядя на них, Том действительно мог уловить некое фамильное сходство. Он ощутил смутное чувство вины, как будто вмешался в личную жизнь Амелии. Наверное, для них этот отпуск в Тунисе – одна из редких возможностей провести время вместе. У него нет права за ними подглядывать. Неприкосновенность его собственной частной жизни всегда была для Тома важнейшей вещью, и он знал, что Амелия думает точно так же. У человека, работающего в разведке, так мало личного пространства, где можно быть просто самим собой; редкие моменты уединения считались священными. Например, дом Амелии в Уилтшире был для нее убежищем, где она могла скрыться от мира секретных служб, и она сбегала туда при первой же возможности. У самого Тома такого убежища не было. Он мотался между Клэр и Воксхолл-Кросс до тех пор, пока не почувствовал, что его внутреннее и профессиональное «я» завязались в тугой узел, который невозможно распутать. С одной стороны, МИ-6, которая, не задумываясь, после Афганистана преподнесла его голову публике на тарелке, с другой – жена, не желающая выпускать его из клетки собственной обиды и неприязни.

– За тебя, – громко сказал Том и поднял бокал. И добавил уже тише: – За материнство.

Он выпил все вино залпом.

Глава 27

Народу в крематории оказалось мало, всего двенадцать человек. Большая поминальная служба была запланирована на осень. Франсуа настоял на том, чтобы Амелия сидела рядом с ним. По другую руку устроилась сестра его матери. После церемонии, в квартире своего дяди, Франсуа представил Амелию друзьям и родственникам, но назвал ее «старой подругой семьи из Англии». Позже он извинился перед ней и объяснил, что «пока еще не может собраться с духом и рассказать всем, кто она на самом деле». Тогда же они решили вместе отправиться в Тунис. Франсуа сказал, что мечтает вырваться из Парижа, а все существо Амелии сопротивлялось тому, чтобы расстаться с сыном почти сразу же после того, как они встретились. Когда еще им предоставится возможность побыть вместе? Амелия связалась со своим помощником в Воксхолл-Кросс, объявила, что ей необходимо еще несколько дней, чтобы прийти в себя после похорон, и что она проведет две недели на юге Франции за счет оставшихся от отпуска дней. Для прикрытия она забронировала номер в отеле в Ницце и записалась на курсы живописи. За этим последовал телефонный звонок от Саймона Хэйнеса, который отнесся к Амелии с пониманием и заметил, что она «за служила перерыв», и раздраженный имейл от Джорджа Траскотта, который поставил ей на вид, что она «создает некоторые неудобства для коллег, оповещая о своем отпуске всего за двадцать четыре часа». В остальном отсутствие Амелии не вызвало никаких комментариев.

К пятнице Амелия Левен была уже в Гаммарте. Она жила в отеле под именем Фаррелл; в другом отеле, всего через дорогу, устроился Франсуа, хотя возможно, это и была лишняя предосторожность. Сам он не возражал против такой секретности, не задавал лишних вопросов. Похоже, он наслаждался ощущением интриги и даже пошутил, что это, должно быть, «наследственное».