Шахта - Антти Туомайнен (2016)

Эмиль проверил оба телефона: один был тот, номер которого он дал сыну и матери сына, на него поступило одно-единственное сообщение и ни одного звонка. Случалось, Эмиль наблюдал со стороны за собой и видел одно страшное одиночество, а сверху – круг вокруг себя, внутрь которого он никого давно уже не допускал. Было не просто отказаться от невидимой защитной стены. Он взял телефон – тот, чей номер был известен только самым дорогим в его жизни людям, и набрал из двух номеров один. Раздались гудки и в трубке послышалось «алло».

9

Мне было одинаково сложно думать о еде и о позвонившем мне человеке как о моем отце. Фактом оставалось, что мне нужен был свежий воздух, а еще – каким бы безумством это ни казалось – взгляд стороннего человека. И если отец, отсутствовавший практически всю мою жизнь, не был сторонним человеком, то кем тогда.

Опять пошел снег. Выбрал маршрут через площадь – еще раз пройти мимо вчерашнего ресторана прямо сейчас было выше моих сил. Достал телефон и закоченевшими пальцами попытался набрать номер Паулины. Включился автоответчик. Не стал оставлять сообщения.

Прошел мимо Круглого дома, который в свое время возвели на месте красивых зданий в стиле модерн. Кстати, тому, кто считает 1960-е эпохой любви, стоит познакомиться с архитектурой Хельсинки, сравнить снесенное и возведенное, чтобы понять: десятилетие было временем глубочайшего духовного кризиса и невероятных материальных утрат.

Словно в доказательство этой мысли за зданием находилось любопытное сочетание давно закрытого гриль-киоска и подобия автозаправки – все эти углубления, выступы и скамейки вокруг служили местом притяжения для алкоголически настроенных персонажей: тут тебе и аптека рядышком, и винный магазин всего в тридцати метрах, их преодолеть способен даже самый набравшийся. На этом крохотном клочке с утра до самого позднего вечера не утихали страсти утраченной жизни под аккомпанемент пьяного рычания. Вот и сейчас. Мужик с подбитым глазом и без рубашки проклинал падающий с неба снег, а рядом с ним, стянув штаны, присела помочиться его подруга.

Я двинулся по улице Силтасааренкату и свернул налево. В здании на углу был тайский ресторанчик, где в обед было не протолкнуться. Отец сказал, что заказал там нам столик.

Почему именно сейчас? Почему именно сейчас, когда и без того все так сложно?

В детстве мне хотелось, чтобы отец вернулся. Помню, как придумывал тысячи объяснений его отсутствию, а мама только улыбалась вымученной улыбкой, а я все никак не отставал, и тогда ее лицо приобретало сначала жесткое выражение, а потом она начинала плакать. Позже я еще долго объяснял себе и про себя причины отсутствия родителя, пока эффект от них не стал вызывать во мне такие же эмоции, как и у мамы. А в какой-то момент я заметил, что уже давно не думаю обо всем этом. Куда оно ушло, каким образом – не знаю. Когда же я и сам стал отцом, вопрос стал вновь актуальным: я пообещал себе, что никогда не покину Эллу. Воспоминание об этом обещании лишь добавляло неприятный осадок в это и без того мерзкое и холодное утро. Я стряхнул снег с куртки и вошел в ресторан.

Отец сидел спиной к задней стене, повернувшись лицом ко входу. Он помахал рукой, я пересек зал в несколько шагов. В рукопожатии ощущалась сила, но оно не было чрезмерным. Еще при первой нашей встрече я обратил внимание на его манеру двигаться, на весь облик: в волосах – седина, которую считают стильным достоинством, взгляд, ждущий и прочитывающий все два раза, сначала видимое, затем скрытое; тело было поджарым, сидел он без принуждения. Скажем, было крайне сложно представить, что моему отцу уже шестьдесят.

– Ты выглядишь уставшим, – начал он после того, как мы заказали курицу с имбирем и кориандром и поросенка в соусе «чили». – Много работы?

– Да. Скорее, нет. Работы нормально, всего остального чересчур много. Или нет, не чересчур, но много.

Он ответил не сразу. Голос звучал мягко.