Шахта - Антти Туомайнен (2016)

– Не знаю, случалось ли с тобой такое, – сказала Леэна (тут Эмиль подумал, что хотел бы видеть это изящное лицо всю оставшуюся жизнь). – Что все твое прошлое вдруг попадает тебе в руки. Все, чем занимался, все, что происходило, – вот оно, и ты оказываешься словно в домике для кукол, во все окна которого можно смотреть, и скрыться невозможно.

В сознание Эмиля на секунду вернулись картины, всегда просыпающиеся от мельчайшего импульса: один выглядел удивленно – ему он выстрелил в лоб; у другого шея застыла от ужаса – он вскрыл ее ножом; третий рычал от ярости – его он выбросил с балкона.

– Случалось. Собственно, поэтому я и вернулся в Хельсинки.

– Я знаю. Я поняла это, когда мы встретились.

Эмиль посмотрел на Леэну. Они съели плюшки. Эмилю вдруг захотелось смочить палец, собрать им крошки с тарелки и облизать. Они немного поговорили о том, как вырос Хельсинки с того последнего раза, сколько в нем появилось всего нового. Эмиль подумал, что если Леэна ощущала хоть толику от переполнявшей его ностальгии, то ее душа тоже была печальна.

А потом они сидели молча, повернувшись к окну и смотря на улицу, где снег шел не переставая, хотя его было и без того много. Эмиль взглянул на женщину, которую однажды потерял.

– Мы не молоды, Леэна.

– Может, оно и к лучшему.

13

Конверт лежал перед нами на столике, телевизор молча показывал очередной американский сериал про детективов. Следствие вела женщина, которая выглядела как супермодель и которую остальная команда называла «патологоанатомом». С блеском на сочных губах и с глубоким вырезом патологоанатом-супермодель сообщала, что убийца совершил ошибку. Я выключил телевизор и посмотрел на Паулину. Она сдвинула колени в сторону, сняла очки, положила их на диван и начала протирать глаза.

– Паулина, – сказал я, кивая в сторону конверта, – не стоит воспринимать все это всерьез. Как бы сказать, глупый розыгрыш, что ли.

– Да откуда тебе знать? У тебя полголовы распухло от чьих-то глупых розыгрышей, а у Эллы рука в бинтах.

– Ну это же не связанные вещи! Тебе не стоит за меня беспокоиться.

– Я за тебя и не беспокоюсь.

Сидели молча.

– Мне вообще все равно, где ты был прошлой ночью, – вдруг взвилась она. – Не хочу слышать ни правды, ни лжи. Ни то ни другое не имеет ровным счетом никакого значения. Ты принес в дом что-то настолько неприятное, с чем я не собираюсь мириться. Речь не только о конверте.

– Есть вещи, о которых нужно рассказывать.

– Вероятно. При чем здесь только ты? Я понимаю еще, если бы ты был искренний друг природы, если бы передал материалы кому-нибудь, падкому до славы, и был бы доволен тем, что дело приобрело публичность. А ты сделал это ради собственной славы и репутации, ты захотел присвоить все себе.

Я ничего не ответил.

– Письмо стало для меня прозрением, – продолжила Паулина. – Наконец-то я осознала окончательно, в чем суть нынешней ситуации. Три года назад мы явно поспешили: моя беременность, покупка этой квартиры, когда мы толком даже не знали друг друга, рождение Эллы… Времени осмыслить все не было.

Я посмотрел на погасший экран телевизора. Казалось, что он смотрит обратно – черная дыра, готовая поглотить.

– Не знаю, о чем ты. Мы живем вместе, мы знаем друг друга.

– Мой размер обуви?

– Тридцать восьмой.

– Тридцать девятый. Где я работаю?

– Там… В конторе… Консультант по пиару.

– В какой из них?

– Корхонен и Кº.

– Там я работала раньше. Где я нашла новое место работы?

– Новое? Ты не рассказывала, хотя я и спрашивал. Поздравляю с новым местом.

– Какую музыку я люблю?

– Мы ходили на три концерта, как минимум, до рождения Эллы.

– Ходили на твои любимые группы. Что я люблю?

– Вообще или в частности?

– Что я люблю?

– Ты любишь Эллу.

Ее взгляд был холодным.

– У нас нет ничего общего.

Я вздохнул. Не важно, что дальше.