– Брагин?.. – Озирский секунду лежал неподвижно, а потом взвился, как сжатая до предела, а потом отпущенная пружина. – Ромка здесь? Чего ж ты молчишь, твою…

– Я даже тебе не позволю такое говорить! – Грачёв полоснул Озирского бешеным взглядом. – Без выражений мне, понял? Я тоже нервный, к тому же не спал двое суток. Хотел привести Брагина к тебе, на оставшееся время свидания. Он из брюк выскакивает, так хочет с тобой встретиться. Кстати, с ним я перешлю тебе одежду. У меня ведь чемодан лежит в багажнике, со шмотками. Повезло тебе, дураку. И я тоже не умнее, раз потакаю твоим прихотям.

– Севыч, да ты не дурак, а просто гений! – Андрей словно осветился изнутри зарницей. – А почему у тебя, позволь полюбопытствовать, с собой чемодан?

– Квартиру меняю, неужели не понятно? Ты ведь знаешь, что у нас в семье произошло.

– Петроградскую на Купчино? Не равноценный обмен, сразу говорю. Надо бы доплату потребовать.

– Да ну их, лишь бы Дашкину рожу не видеть! – Всеволод опять почувствовал резкую боль в голове. – Хватит об этом, у нас другие дела есть. В каком часу ты завтра хочешь вылезти из окна?

– Предположим, часов в пять. А до тех пор буду усиленно лечиться.

– Идёт, я буду ждать тебя здесь в семнадцать ноль-ноль. Но операцию мы, конечно, опоздаем, но всё равно успеем кое-что застать. Ребята Славы Мильяненкова там будут работать, скорее всего. Конечно, очень сложная задача, на целый день.

– Мильяненкова? Значит, Влад туда не поедет? – Озирский сполз с кровати и выглянул в окно. – Получается, Роман сейчас в Питере? Какими судьбами?

– А вы когда познакомились? – Всеволод уже собрался уходить и остановился у порога. О главном они с Андреем договорились.

– В январе. Незадолго до того, как Михаил погиб. Я же в Латвию ездил, куда сбежал один из компаньонов Мити Стеличека. Там нас обстреляли ночью, но меня, по счастью, не задело. Как раз Роман помог – вывел машину из-под огня. А ведь я только что после ранения в Ручьях оправился. Даже повязку еще не сняли. Даже для меня было бы слишком второй раз за месяц пулю получить. – Озирский подумал немного и заговорил снова. – Я не стану повторять заезженную историю о трудном детстве, но в Ромкином случае так и было. Белорусская семья жила в Смоленске. Отец раньше был крепким хозяином, но потом – дружки соблазнили. Наливал шары и бил всех троих – мать, Ромку и Варьку, его сестру. Нина Петровна терпела, была тихой и покорной женщиной. А дети – нет. Как-то Варька сказала: «Давай, кокнем батю! Мамку жалко». А Ромка предложил свой вариант: «Чести много – в колонию из-за него ехать! Лучше выпорем, публично». И он оказался прав – наказание соответствовало преступлению.

– Что, выпороли? – удивился Грачёв от порога.

– Естественно. Ромка тогда уже занимался самбо. Связали папаню, сняли штаны и при всех соседях, на крылечке, отстегали его же флотским ремнём. Он потом даже вешался в сарае от стыда, да верёвка оборвалась. Ромка ошибся, потому что дело всё-таки возбудили. Сел бы парень в семнадцать да и остался потом в «малине», но ему повезло со следователем. Тот сумел до Ромкиной души достучаться. Фронтовик был, а до этого в партизанском отряде воевал. Всякое в жизни видел, а потому по живому не резал. Тогда Брагин получил условный срок. Дерётся он страшно, тяжело – я видел. Подростком тоже не на скрипке играл. И избитые были на его совести, и ограбленные. Конечно, не один он этим занимался, и ответственность в компании делили поровну – как добычу. Но всё осталось в прошлом, и сейчас Ромке как профи нет цены. Он ведь развёлся в Смоленске с женой, и дочка там осталась. В поезде познакомился с русской рижанкой, перебрался к ней. Там вступил в ОМОН, а теперь не имеет ни дома, ни покоя. Шесть лет назад схоронил мать, а отец пока живой. В доме хроников сидит…

– Я сейчас попробую уговорить пропустить Брагина хоть на пять минут. – Всеволод протянул Озирскому руку. – И ты, со своей стороны, посодействуй. До завтра!