Прощённые долги - Инна Тронина (2016)

Матвей плохо помнил, как спустился вниз по лестнице, как сел в машину и завёл мотор. Опять ничего не случилось, и «девятка», виляя между соснами, спокойно выехала на проспект Энгельса. Лобанов гнал её к Выборгскому шоссе, и потом – к выезду из города, к Шуваловскому парку, куда почему-то хотел забиться, будто затравленный зверь.

По-осеннему пёстрые кроны деревьев манили его, обещали защиту и помощь, чем-то напоминали родное Лодейное Поле, Подпорожье, откуда родом была его мать. Так сладко, так пьяно пахло вокруг. И жалко было расставаться со всем этим прекрасным миром. Но Матвей твёрдо знал, что расстаться всё равно придётся, и случится это очень скоро.

Он шёл и шёл, натыкаясь на деревья, и из-под ног сыпался песок. Матвей миновал уже Парнасскую гору, углублялся всё дальше в парк, и голова его постепенно становилась блаженно-пустой. Страх испарился, на душу снизошла благодать. Сначала он вспомнил, как прощались с Наташкой на пороге квартиры, и она клялась непременно добраться до Литейного, всё рассказать там и попросить о помощи.

А после вспомнилась кривая берёза в их деревне, плывущие в студёной воде толстые не ошкуренные брёвна, которые, налезая одно на другое, крутились в середине реки. Они вставали торчком и снова падали, вздымая фонтаны брызг. А по берегам валялась кора, которая так приятно пахла, особенно по осени, как сейчас – свежо, остро. Он, Мотька, собирал куски коры и делал из них лодки. Потом, вместе с другими пацанами, пускал судёнышки вниз по течению и бежал сзади, чтобы как можно дольше не упускать свой кораблик из виду.

И рядом, хохоча, визжа, падая в мелкую воду и снова вскакивая, неслись его друзья. Мотька прыгал вместе с ними, орал от восторга, свистел в четыре пальца, кидал в реку камешки, которые должны были много раз проскакать по поверхности воды, прежде чем утонуть. У него всегда был самый лучший кораблик, и камень скакал дольше, чем у других, и бегал он быстрее, и свистел, как Соловей-Разбойник.

Тогда он был ещё совсем ребёнок, и забывал, что дома больше нет матери, а есть мачеха. Она была именно такая, как в сказках – злая и драчливая. На Мотьку и двух его сестрёнок-близняшек, Глафиру и Анфису, градом сыпались подзатыльники – просто так, без всякой вины. Мамке не на кого было оставить корову, она стала рожать дома, не поехала в больницу. Но случилось несчастье, открылось кровотечение, а помощь вовремя не подоспела. Оставила она троих сироток, а отец через год женился на бухгалтере из их леспромхоза. А потом по пьянке пошли стенка на стенку с мужиками-шабашниками, не поделили выгодную работу. Получил батька нож в живот; неделю промаялся и тоже помер.

И сейчас, на песчаном откосе, среди сосен, на него вдруг нахлынула звериная тоска. Матвей только что обожал этот мир, но вдруг возненавидел его. Острая боль пронзила грудь, и липкий страх смерти пополз по телу. Не умри тогда мамка, не пошёл бы Мотька в зону ни в первый, ни во второй раз. Никогда бы при мамке этого не случилось, а, значит, не было бы и ничего другого.

Не осталась бы инвалидом на всю жизнь побитая лопатой мачеха, не прятал бы Мотька трупы по безвестным могилам, не закрывал «цинки» с драгоценностями на кладбищах, не ставил бы там фальшивые надгробья. И Артёмку, сына, не бросил бы грудным, не обрёк бы его на страдания и слёзы. И Нина была бы жива, потому что всё могло сложиться совсем иначе…

Лобанов понял, что дальше идти не может, и остановился. Он совершенно спокойно, будто пачку сигарет, вынул из-за пазухи «макаров», сбросил предохранитель. Осмотрелся вокруг, попрощался с белым светом, с огненной осенью, с низкими уже тучами – совсем такими, как в детстве. Молитву Матвей никак не мог вспомнить, поэтому просто перекрестился, жадно вглядываясь в шафрановые полосы заката, которые так хорошо были видны отсюда, с горы. А потом прижал воронёное дуло к правому виску и сразу же, зажмурив глаза, спустил курок.