В темном-темном лесу - Рут Уэйр (2016)

Меж тем в моем внутреннем восприятии мне шестнадцать. Вот уже десять лет мне шестнадцать, и у меня длинные волосы. До сих пор я иногда, задумавшись или нервничая, пытаюсь запустить в них пятерню и откинуть с лица.

У меня в голове Джеймс жив. Я не в состоянии осознать, что его больше нет.

Почему мне не дают на него посмотреть?

Я содрогаюсь, приглаживаю мокрой ладонью короткие вихры, вытираю руки о серые треники.

Затем поворачиваюсь и выхожу из ванной.

В палате что-то изменилось. Я не сразу понимаю, что именно. Вроде все на своих местах: книга на кровати, сланцы под кроватью, полупустая бутылка воды на тумбочке.

Потом я замечаю.

Нет охранника в окошке.

Я подхожу к двери, осторожно выглядываю. Стул на месте. Рядом кружка с чаем, над ней поднимается пар. Охранника нет.

Я чувствую прилив адреналина, от которого встают дыбом волосы на затылке. Тело уже понимает, что я собираюсь сделать, хотя мозг еще не успел осознать. Ноги сами влезают в сланцы, руки застегивают пуговицы кардигана, прячут в карман две десятифунтовые банкноты, до сих пор лежавшие на тумбочке.

С колотящимся сердцем я толкаю дверь и выхожу в коридор, в любой момент ожидая услышать крик «Стоять!» или ласковый вопрос медсестры: «Все в порядке, лапочка?»

Никаких криков. На меня никто не реагирует.

Я иду по коридору мимо других палат, и сланцы пощелкивают по линолеуму. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп…

Мимо сестринского поста – там никого, медсестра в маленьком кабинете рядом, стоит к двери спиной.

Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп… Через двойные двери в главный коридор, где запах дезинфицирующего раствора вытесняется запахами еды из кухни. Я прибавляю шаг. В конце коридора виднеется табличка «Выход» со стрелкой, указывающей за угол.

Повернув туда, я обмираю. Возле мужского туалета стоит полицейский и говорит что-то в рацию. На секунду я теряю присутствие духа и чуть было не бросаюсь бежать обратно в палату, пока меня никто не хватился.

Но не бегу. Сжимаю зубы и шагаю вперед. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп… Он на меня даже не смотрит. «Так точно, – говорит он, когда я прохожу мимо. – Понял вас».

Я скрываюсь за углом. Стараюсь идти не слишком быстро и не слишком медленно. Наверняка ведь меня кто-то остановит? Не дадут же мне так просто взять и уйти из больницы?

Вот он, знак «Выход» в конце коридора, вдоль которого выстроились кровати, закрытые шторками. Я почти у цели.

Добравшись до последней двери, ведущей к лифтам, я вижу знакомое лицо за маленьким стеклянным окошком палаты.

Ламарр.

У меня перехватывает дыхание, и, почти не задумываясь, я прячусь за шторку, надеясь, что лежащий на кровати спит. И замираю, прислушиваясь.

Наконец я слышу стук ее каблуков по линолеуму – клик, клак, клик, клак. У сестринского поста, почти напротив отсека, в котором я прячусь, шаги останавливаются. Я стою не дыша, с трясущимися руками, готовая к тому, что сейчас Ламарр отдернет штору и обнаружит меня.

Но она лишь говорит какую-то любезность дежурной медсестре, и каблуки стучат дальше – клик, клак, клик, клак, – в сторону туалетов и крыла, где находится моя палата.

Слава богу, слава богу, слава богу!

Ноги подкашиваются, тянет присесть. Однако отдыхать нельзя. Надо выбираться, пока Ламарр не обнаружила мое отсутствие. Я понимаю, что стоило положить подушки под одеяло или хоть задернуть маленькую шторку на окошке в двери.

Я глубоко дышу, пытаясь успокоиться, и поворачиваюсь к кровати за своей спиной, чтобы извиниться перед пациентом, который на ней лежит.

И сердце у меня чуть не останавливается.

На кровати Клэр.

Глаза закрыты, золотые волосы разметались по подушке.

Очень бледная. Лицо иссечено еще сильнее, чем у меня. К пальцу прикреплен монитор сердечного ритма, и еще куча проводов тянется под одеяло.

Господи, бедная Клэр…