Хелен дернула головой направо.

– Она больше, – послышался ее шепот, – и ванная там больше! А та, другая, гостевая.

Владик еще немного постоял посреди овального зала.

Тяжелые шторы отгораживали этот отельный мир от улицы, поглощали уличный свет, не пускали сюда, в этот немного помпезный, но все же очень уютный рай шум машин, гул улицы, мирские заботы.

– Елена Николавна, – сказал Владик наконец. – Я вам искренне советую – идите спать! Он вернется, позвонит, и вам мало не покажется, это уж точно. Здесь никого нет, и такое впечатление…

Тут он запнулся и остановился.

Ну да. Такое впечатление, что никого нет и не было никогда. Это странно. Все же Никас прилетел давненько и должен был оставить в номере хоть какие-то следы своего присутствия! Может, початую бутылку с водой, или носки на кресле, или ботинки под вешалкой. Насколько Владик успел его изучить за два года, он никогда не страдал аккуратностью, он разбрасывал все, что только попадалось ему под руку, включая бумаги, документы, диски, телефоны, газеты, записные книжки, договоры, деньги!.. Чтоб Никас приехал утром, а к вечеру ничего не разбросал – в этом была какая-то странность, непонятность, но Владику лень было думать об этом.

В свой номер, на диван, к пиву и телевизору, и как можно быстрее!

– Я пойду, Елена Николавна? Хорошо?

Она подняла на него глаза и пожала плечами. Ей не хотелось, чтобы он уходил.

Пока он здесь, есть некая иллюзия общности и понимания, и как только за ним закроется дверь номера под названием «Рахманинов», все вернется на круги своя, это Хелен знала совершенно точно.

Она опять останется одна – отвечать за все. За всю жизнь, свою и чужую, от начала до конца. К примеру, за то, что Никас пропал! И еще за то, что сын заболел. И еще за то, что у мамы давление и ей давно бы надо к врачу, а она, Лена, все делает вид, что забывает, а потом звонит и фальшивым голосом говорит: «Что ж ты мне не напомнила, мама, я бы давно записала тебя к врачу!»

Владислав Щербатов никак не мог разделить с ней ответственность, это она знала точно, – и вообще они враги! – и в то же время ей очень хотелось, чтобы он подольше побыл рядом.

– Ступайте, Владик. Спасибо вам, конечно, но я очень… очень волнуюсь.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

И они разошлись. Он через коридор пошел к высоким двустворчатым дверям, она некоторое время смотрела ему вслед, и из овального зала двинулась направо, в ту самую спальню, которую облюбовала для себя внезапно исчезнувшая звезда.

Владик дошел почти до самой двери, и вожделенная свобода открылась ему, и коридор сиял приветливо, и звуки пианино опять послышались снизу, и отдаленно запахло сигарным дымом, как вдруг страшный крик сотряс стены, кажется, даже картина на стене покачнулась, и волосы у Владика на голове будто сами по себе шевельнулись и встали дыбом.

Он бросился назад, и в овальной гостиной никого не увидел, а крик смолк, и наступила тишина, совершенно оглушительная после крика, полного безумия и страха. Владику казалось, что даже рояль в баре на первом этаже тоже умолк, и только что-то равномерно стучало, и он не сразу сообразил, что это кровь стучит у него в висках.

В дверь аккуратно поскреблись. Глеб разлепил веки и скосил глаза в сторону двери.

– Можно войти? Я принесла твои брюки.

Дверь приоткрылась, и голос стал громче.

– Они, конечно, не очень, но в мои ты точно не влезешь!

– Я даже и пытаться не буду.

Катя Мухина окончательно вдвинулась в ванную, но дальше порога не пошла, должно быть, чтобы не смущать Глеба Звоницкого, который сидел по горло в горячей воде. Какая-то темная тряпка на две стороны свисала с ее протянутых рук. Должно быть, как раз его штаны.

– Я их быстренько постирала, а потом пришлось сушку включить, иначе они бы до завтра сохли! Ну, теперь, конечно, их придется выбросить, но до своей гостиницы ты, в принципе, доехать сможешь.

– Спасибо.