Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова (2008)

Ниночка замерла и почти перестала дышать, словно суслик, внезапно напуганный светом автомобильных фар. Кажется, последний раз он так брал ее еще до Всемирного потопа. Потом пришел потоп, и он больше за руку ее не брал.

В висках у Ниночки стучало. Она скосила глаза и посмотрела. Все правильно – он держал ее руку и не отпускал.

– Нина, я давно хотел с тобой поговорить. Я сразу хотел с тобой поговорить!.. Я только не знал, как это сделать. Я тебе и звоню все время потому, что мне… мне без тебя очень плохо!

Эта детская фраза – «мне без тебя очень плохо!» – моментально объяснила Ниночке все.

Ну так получилось. Ну просто по-другому и быть не могло. Ну так сложилась жизнь.

Только один мужчина был предназначен для нее, и она предназначена для него, и они оба об этом прекрасно знали! Только один мужчина мог взять ее за руку, и – готово дело! – она почти перестала дышать и следила за ним расширенными, страшными, ставшими поперек зрачками.

Если б он сказал: «Мне без тебя очень хорошо», она бы не поверила. Собственно, он только и делал, что так говорил весь последний год, и Ниночка не верила ни единому его слову.

Ему не могло быть хорошо, если ей плохо. Не могло, и все тут.

Если бы Ниночка умела играть во всякие игры, у нее получилось бы сделать вид, что она очень удивлена – наверное, наверное!.. Удивлена, поражена и несколько злорадствует – то-то, дорогой мой, побегал на свободе, накушался досыта, теперь обратно хочется, к очагу?! А я тебе на это вот что скажу: сделанного не воротишь, никто тебя не заставлял, в одну реку дважды не войдешь, у меня своя жизнь, у тебя своя – и что там еще в духе мудрейшей Галины Юрьевны?!.

Но играть Ниночка не умела.

Играть она не умела, и еще ей было очень понятно, что ему на самом деле плохо без нее. Давно плохо. И всегда было плохо.

– А… твоя новая жизнь? Ну, та, к которой ты от меня ушел? – спросила она совершенно серьезно и тихонько поскреблась ноготками в его ладонь. Она часто так делала в той, прежней, жизни, и тогда ему это очень нравилось. – Или она куда-то делась?

– Да никуда она не делась! – сказал Димка с досадой и крепче сжал ее пальцы, он и раньше всегда так делал. – Просто все это какая-то фигня, Ниночка. Ты понимаешь?

Она посмотрела на их сцепленные руки, а потом на город за окнами. Руки были напряженными, а город летел и летел мимо, как во сне.

– Не очень, – призналась она. – Ты же мне ничего не объяснил тогда! И сейчас не объясняешь!

– А что я могу объяснить, когда сам не понимаю?! – моментально рассердился он. – Я… когда уходил, думал, жизнь начнется сначала, думал, что я смогу…

– Что?

– Я тогда устал очень. – Он вдруг поднял ее руку и поцеловал. – И от тебя устал, и от себя устал, и вдруг мне показалось, что больше ничего и никогда не будет, а тут…

– А тут она?

Димка покосился на Ниночку, словно хотел удостовериться, не смеется ли. Ниночка не смеялась, глядела, пожалуй, с сочувствием.

– А тут она, – согласился он со вздохом.

Теперь ему хотелось, чтобы Ниночка его жалела, и казалось, что это очень правильно – уж больно жизнь у него тяжела, кто-то же должен его пожалеть!

– И поэтому ты ушел от меня, а потом еще написал бумагу, что семейная жизнь не ведется с какого-то там числа, и что фактически мы друг другу совсем не подходим, и что-то там еще было… А, взаимопонимание утрачено, вот что!

– Нина! Зачем ты так?!

– А как?! Ты от меня ушел, ты все за меня решил, ты сказал: я больше не могу! А мы тогда собирались в Парголово ехать на шашлыки, и еще дождик пошел, и я пришла на кухню тебе сказать, что дождик – это к счастью, особенно в дорогу, хотя дорога не дальняя, подумаешь, Парголово!..

– И еще ты сказала, что хочешь ехать куда-нибудь далеко на машине, – подхватил он, словно это было их общим приятным воспоминанием. – Например, в Москву. Помнишь, я тогда только-только машину поменял, и нам всегда нравилось ездить!