Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова (2008)

Катя Мухина – Зосимова по мужу – поднялась с лавочки и пошла по дорожке. Гравий мерно поскрипывал под подошвами ее туфель. Эти туфли, нарядные, веселые, они на прошлой неделе купили с Ниночкой в дорогущем магазине на Невском. Они тогда перемерили кучу туфель. Ниночка сказала – осенью обязательно нужно покупать красивые и нарядные туфли, чтобы было не так грустно жить, и заплатила за свои и за Катины тоже.

Катя дошла почти до самого выхода из сквера и тут только вспомнила про свой драгоценный портфель, который берегла как зеницу ока.

Она неторопливо повернулась и побрела обратно к лавочке. Гравий все скрипел.

Происходящее не укладывалось у нее в голове.

Она себе это представляла следующим образом: длинные-длинные занозистые доски, цепляющие за руки и одежду, нужно запихнуть в небольшой ящичек. Доски не лезут в ящичек, и даже непонятно, как именно можно их туда уложить.

Никак.

Ниночка убита, и Глеб Петрович где-то на Крестовском острове лежит за какими-то сараями, и нужно спешить, чтобы он не перестал дышать. Он то ли избит, то ли ранен, и все это где-то рядом с Катей Мухиной, совсем близко, касается ее, как чужое дыхание касается щеки, и хочется отстраниться, отвернуться, и нельзя, никак нельзя!..

Папа, оберегавший дочку от всего на свете, сошел бы с ума!..

– Нужно спешить, – сама себе сказала Катя Мухина, и какой-то парень, пережидавший вместе с ней на светофоре, посмотрел насмешливо.

Да-да!.. Нужно спешить! И еще нужно перестать думать. Перестать засовывать длинные занозистые доски в маленький аккуратный ящик!..

Светофор переключился, Катя бросилась через дорогу, на ходу доставая ключи от машины. Крестовский – это не близко, особенно если учесть будничные питерские пробки!..

– Хватит! – строго сказала она себе, когда рука опять задрожала. Катя увидела собственную задрожавшую руку как бы со стороны, когда вставляла ключ в зажигание. – Я сейчас поеду и сама во всем разберусь!

Первый раз в жизни она сказала вслух, что «разберется сама»! Почему-то всегда получалось так, что разбирался кто-нибудь другой.

Однажды ее затолкал в куст боярышника Вадик Семенов, одноклассник. Ей было тогда лет шестнадцать, и она уже слыла книжным червем и занудой. Неизвестно, почему Вадик затолкал в куст именно ее – может, на спор, а может, воспылал романтическим чувством. Впрочем, до заталкивания в куст они очень мило дружили!.. То есть Вадик звонил ей по вечерам и приходил списывать алгебру и биологию. У нее всегда были пятерки по биологии.

Он приходил чинный, причесанный на бочок, здоровался с мамой, списывал, а потом еще оставался пить чай.

– Приглашай Вадика чай пить, – говорила мама, когда, списав, одноклассник собирался уходить.

Катя приглашала, и Вадик моментально переставал уходить и с готовностью усаживался за стол.

– Какой хороший мальчик! – восхищалась мама. И Катя с ней соглашалась.

А потом он потащил ее в куст – вот тогда Катя поняла, что значит чужое дыхание на собственной щеке, пахнущее то ли луком, то ли рыбой, и нет никакой возможности спрятаться, увернуться, вернуть все обратно, в «докустовое» состояние, в котором все было так хорошо и правильно!.. И чистоплотность – главная в тот момент часть тебя самой! – вдруг оказывается будто раздавленной грязным ботинком, и ее нужно спасать, и неизвестно, как именно спасать, ведь это же не кто-то чужой и страшный, это друг Вадик Семенов!

Катю – вместе с ее чистоплотностью! – спас Глеб Звоницкий. Все же она была губернаторской дочкой, и машина приезжала за ней каждый день.

Незнамо откуда в середине куста вдруг появилась рука, выволокла Вадика и вцепилась ему в ухо – а Вадик был здоровенный!..

Катя вылезла сама с независимым и несчастным видом, с горящими щеками и растрепанным «хвостом». Первым делом она подтянула резинку на «хвосте», а потом уже посмотрела, что происходит.