Венецианский контракт - Марина Фиорато (2014)

Фейра была знакома с симптомами гангрены, но у неё не было никаких ран или повреждений, которые могли бы вызвать заражение. Не в силах больше держать руку на весу, она опустила её – и тотчас почувствовала жгучую боль в подмышке. Другой рукой она стала ощупывать себя и обнаружила крупную опухоль, круглую и набухшую, размером с инжир.

Её воспаленная, горячая кожа поледенела от ужаса. В отчаянии она принялась исследовать шишку, и каждое прикосновение пронзало её, словно кинжалом. Может, у неё опухоль – такая же, какая бывает у наложниц в груди? Нет – за одну ночь рак не появится, к тому же такие опухоли не причиняют боль.

Тогда что? Фейра знала, что подмышки, паховая область и горло разбухают во время болезни, потому что именно там скапливается инфекция, как дождевая вода, но ничего такого она никогда не видела. Она почувствовала внезапную слабость от потрясения, её снова лихорадило, пот стекал в тюки под ней. И тут сознание её помутилось.

В течение следующих нескольких дней в моменты просветления она смутно осознавала, что люди приходили и уходили. Каждую ночь в трюм приносили лампу и вешали её на подпорку, чтобы старший матрос видел запасы, и каждое утро лампу уносили. Но скоро Фейра перестала замечать эти перемены и потеряла счет дням.

Время от времени она слышала свои собственные крики, бормотание, а иногда даже пение. Сначала она осознавала, что нужно лежать тихо, когда открывается люк, ведущий в трюм, и сильно стискивала ноющие челюсти. Но потом даже эти проблески сознания оставили её, и ей было безразлично, она желала только одного – чтобы её нашли, чтобы ей помогли, вылечили и отнесли к отцу – только бы не умереть и не гнить здесь, пока выйдет всё и её, наконец, обнаружат.

Слёзы жалости к самой себе увлажнили ей глаза, и вскоре, после долгих одиноких дней, когда её бросало то в жар, то в холод, она стала жаждать смерти. Она уже не помнила, каково быть здоровой; здоровье казалось другим миром, в который она уже никогда не попадет. Ей было слишком тяжело даже мечтать о выздоровлении. Легче было умереть. Она, наконец, достигла точки невозврата. Она закрыла глаза, надеясь, что в последний раз, и отдалась на волю судьбы…

Фейра оказалась в гигантской, просторной комнате, украшенной мозаикой молочно-белых плиток, гладких, как яичная скорлупа. Посреди комнаты стоял гроб – прозрачный, как стекло. Она подошла к нему и опустилась на колени; склонившись над гробом, она увидела старого султана Селима, на ледяном ложе, мертвого, с остекленевшими глазами и бледно-голубой кожей. Она положила руки на лёд, и они сразу стали влажными и холодными. Она замёрзла. Надо согреть руки. Фейра поднялась и направилась к подоконнику; там лежала золотая шкатулка, подмигивая ей в солнечных лучах. Она взяла шкатулку и вдруг оказалась на улице.

Палящее солнце нагревало шкатулку в её руках так, что ей было больно нести её. Но она поднялась на холм Анатолийского берега к Ускюдару, где над городом строилась огромная мечеть. Она услышала свой голос, звавший архитектора; потому что ей велели передать шкатулку только в руки самого Мимара Синана.

Её было крайне важно найти архитектора. Она спрашивала у каждого каменщика, работавшего с острыми глыбами белого камня, разглядывала каждого мужчину, тянула за одежду, смотрела в каждое бородатое лицо. Она была в отчаянии. Надо было избавиться от шкатулки, золото жгло ей руки. Она вся горела. Где же архитектор?