Дурная слава - Мария Евсеева (2021)

Я беру ее за хрупкие узкие плечики; вполсилы стиснув их, притягиваю чертовку к себе и, не обращая внимания на метлу, в которую по-прежнему впиваются девичьи цепкие пальчики, одной рукой откидываю назад ее растрепавшиеся волосы и оголяю тонкую шею. Мне хочется, исследуя ее миллиметр за миллиметром, покрыть нежную кожу поцелуями, но вместо этого я скольжу ладонью вверх и, добравшись до затылка, легким нажимом заставляю Ковбоя посмотреть на меня.

— Видишь? Я просто люблю игру в поддавки.

А потом отступаю.

Метла, которую она все это время не выпускала из рук, с грохотом падает под ноги.

Но я не удивляюсь.

Я все прочитал в ее глазах.

Спустя несколько минут я уже покидаю Озерки и с чувством легкого довольства мчу по еще довольно оживленной трассе домой. Завтра с утра я обязан быть на ногах, я обещал. А раз обещал, не должен подвести Вадима. Но сейчас я не хочу об этом думать — все мои мысли вместе с частью меня самого остались там, за лесополосой. Я добровольно оставил их, передав в надежные руки.

Оказавшись в квартире, я, стараясь никого не разбудить, сначала прохожу в кухню, по-быстрому утоляю голод тем, что есть на столе, тихонько проскальзываю в ванную, подставляю под теплые струи душа спину, плечи, голову и еще долго перебираю в памяти сегодняшний вечер. Я довольно ухмыляюсь, отчетливо представляя рыжую бестию рядом с собой, ее воинственный вид, растрепанные волосы, рассерженные губки, с которых слетают смешные ругательства и… взгляд, переполненный интереса. Я знаю: она не прочь поиграть со мной в поддавки.

А потом, растянувшись на своем диване, закрываю глаза и мгновенно отключаюсь.

Утро врывается в мой сон внезапно:

— Атон! Атон! Атон! — кое-кто неуемный стаскивает с меня одеяло. — Тавай! Узэ птитьки поют! Узэ день! Узэ я пласнулся!

Я открываю один глаз:

— Степ, — но только, чтобы отвоевать обратно одеяло, — может, поспишь еще? Чего ты вскочил-то так рано?

— Как лано? — взбирается на меня племянник. — Мама узэ стала! Папа узэ ва-апте зубы тистит! Один ты спис! Тавай! — И лупит меня ладошкой куда придется: — Тавай! Тавай! Тавай!

— Хорошо, хорошо. Встаю. Иди пока придумай, чем мы будем заниматься, — стараюсь выиграть хотя бы еще одну минутку. Но мелкого так просто не проведешь.

Он тукает чем-то тяжелым мне по голове, а потом…

— А-апти! — прямо в лицо.

Я умываюсь, не выбираясь из постели.

— Будь здоров, Степ, — утираюсь кончиком наволочки и окончательно просыпаюсь. Ссаживаю с себя пацана, который держит в руках мой шлем, встаю сам и, наскоро натянув на себя домашние штаны и футболку, горланю командным голосом: — Та-ак! Рота, стр-р-ройсь!

Степка подпрыгивает, взвизгнув, делает круг по комнате, не сразу соображая, куда можно пристроить шлем. Растерявшись, отдает его мне, после чего, гордо задрав подбородок и преданно глядя в глаза, забавно пришпиливает пухлые ручки к туловищу.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

— Хорошо. Значит, идем приводить себя в порядок и завтракать. Ты завтракал? — серьезно спрашиваю я.

— Никак нет, товалищ комадил!

И за это его основательное «товалищ комадил» я готов простить ему раннюю побудку.

— Тогда за мной!

Вадим с Таней уже в прихожей, обуваются.

— Там, на полке, флакончик такой высокий, с насадками. Степан знает. Не забывайте промывать нос каждые три-четыре часа. Если будет подозрение, что температура поднялась, звони, — дает наставление Таня.

— Я понял.

Мы отправляемся в ванную комнату, а родители Степки — на работу.

Я протягиваю племяннику зубную щетку и пасту с драконом, выдвигаю ногой из-под раковины детский низенький стул для того, чтобы «рота» удобно расположилась напротив зеркала, и улыбаюсь его отражению.

— А теперь нос. Слышал? Мама сказала, чтобы мы не забывали его промывать каждые четыре часа.