Я сделаю это для нас - Федор Анич (2018)

Пакет с его вещами валялся в коридоре. Полиция отдала мне все, что было при дяде Вове в момент аварии. Раскореженную машину отогнали на штрафстоянку, я подписал отказ от нее. Все это так важно было сделать в первый час после его смерти, что полицейские ворвались в палату и ввергли меня в шок. Я бы подписал и приговор себе, лишь бы они оставили меня в покое. Нужна мне эта машина? На ней дядя ехал ко мне, чтобы поддержать. На ней разбился и умер в больнице. Зачем мне она? Вспоминать? Я и так об этом не забуду.

Есть не хотелось. Спать тоже.

Я лег на кровать и закрыл глаза. В голове пролетали воспоминания, разные мысли, связанные с дядей Вовой. Мы были друзьями, он был для меня всем. С самого начала и до момента, когда его сердце остановилось. С ним умерло во мне все, чем я жил.

Неутихающая боль полыхнула снова, когда я осознал, что остался один. У меня больше никого нет. Я совсем-совсем один. Мне даже позвонить некому. Мне даже подумать не о ком. У меня был только он. И сейчас, когда его не стало, мне даже некому об этом рассказать и не у кого вымолить прощение в его смерти. Ведь если бы я не позвонил, если бы я не попросил приехать, он был бы жив… Как я буду дальше жить? Как я буду дальше?..

* * *

Страшное и подлое чувство. В первую минуту, как ты просыпаешься, тебе с радостью кажется, что это был ужасный сон, на душе становится приторно сладко и легко, а потом громыхает страшным громом и все заволакивает черным дымом: это был не сон.

Дядя Вова умер.

Трезвость ума и нестерпимая боль — так я встретил день третий. Все казалось острее и правдоподобнее, чем вчера. Вчера было проще — шок притупил многое, сейчас я понимал, что я испытываю. Мне хочется лечь обратно в кровать, накрыться с одеялом и закрыть глаза. Просто полежать так до тех пор, пока я не почувствую, что готов жить дальше.

Но я не могу.

У меня есть дела, которые нельзя отложить. Я должен проводить дядю в последний путь.

Он просил его кремировать.

Я позвонил в похоронное агентство и попросил все организовать. Они попросили номер моей кредитной карты, и я дал им. Потом я позвонил Светлане и сказал, что мне нужно снова попасть в больницу, завезти одежду. Она сказала, что все уладит и чтобы я ехал спокойно.

Потом я позвонил в банк — мне выдали кредит еще двести тысяч. Я поехал на Тверскую и купил костюм для дяди. Вежливые девушки в бутике с пониманием отнеслись к моей просьбе и подобрали великолепный костюм темно-синего цвета, светлую сорочку и элегантный галстук. Туфли я купил там же. У нас были разные размеры одежды и обуви, но я примерил все, попросив и мой размер, — смотрелось идеально, дядя был бы доволен. Ему нравился мой вкус, а сейчас у него выбора особо не было.

Я отвез вещи в больницу, там же меня ждала женщина со скорбным лицом, с которой я договорился о кремации. Она спросила о процессии, пожеланиях и гостях. Я сказал, что обзвоню издателей и коллег, будет человек десять-пятнадцать, не больше. Попросил подобрать гроб в тон одежде, она кивнула и велела ни о чем больше не беспокоиться.

Тем же днем похоронное агентство списало с моей карты сто десять тысяч рублей.

Я заехал на дачу, чтобы взять дядин планшет. Его телефон разбился в аварии, но он всегда держал резервную копию на планшете и в облаке. Я восстановил телефон на новом устройстве, просмотрел список контактов. Первым делом я позвонил Татьяне Болотовой из российского представительства литературного агентства, с которым он сотрудничал. Она была его ведущим литагентом, главным связующим звеном с европейским офисом, и должна узнать первой.

Новость ее шокировала, Татьяна несколько раз переспросила и заплакала прямо в трубку. Я велел ей крепиться и заняться подбором пятнадцати человек (со мной), кто придет проститься с дядей завтра.

— Но будет больше желающих…

— Нет, я распорядитель этих похорон. Будет не больше пятнадцати человек.

— Иван, но это право людей…