Другая королева - Филиппа Грегори (2016)

– Да, – отвечаю я.

– А ваш страх потерять дом означает, что вы относитесь к своим мужьям как к тем, кто вас обеспечивает, не больше? – с интересом спрашивает она.

– Я любила своих мужей, потому что они были ко мне добры и оставили мне свои состояния, – признаю я. – И детей я люблю, потому что они – мои драгоценные дети и мои наследники. Они будут жить, когда меня не станет. Они унаследуют мое состояние, им отойдут мои дома и богатство, дай Бог, чтобы они их преумножили и получили титулы и почести.

– Кто-то скажет, что у вас не нежное сердце, – замечает она. – Вы женщина с сердцем мужчины.

– Я – не та женщина, которой по нраву сомнительность женской жизни, – отвечаю я веско. – Не та женщина, которая в восторге от своей зависимости. Я скорее сама заработаю себе состояние, чем стану подлизываться к богатому мужчине и ждать, что он станет заботиться о моей безопасности.

Она собирается ответить, и тут за спиной у меня открывается дверь, и я понимаю, что это мой муж граф. Я понимаю это, еще не успев обернуться, по тому, как озаряется при виде него ее лицо. Она неразборчива, как шлюха. Любой мужчина или мальчик, от моего восьмилетнего пажа Бабингтона до моего сорокадвухлетнего мужа – со всеми она одинаково приятна. Она даже с Гастингсом весело флиртовала в дни перед его отъездом.

Рассказать не могу, как меня злит выражение особой близости в ее улыбке и то, как она протягивает руку, и как меня бесит то, как он склоняется над ее рукой, целует ей пальцы и на мгновение задерживает их в своей ладони. Ни в его поведении, ни в ее нет ничего неподобающего. Ее жест – королевский, он ведет себя как сдержанный придворный. Видит бог, между королевой Елизаветой и любым новичком в ее приемной флирта куда больше, при дворе вообще больше непристойности. Елизавета может быть открыто похотливой, а ее постоянная жажда лести давно вошла в поговорку у придворных. Напротив, эта королева, хотя и куда более желанна, никогда не отступает от самых очаровательных манер.

Но, наверное, я так устала видеть ее в своих комнатах, видеть, как она сидит в моем лучшем кресле, под собственным королевским балдахином, и муж мой склоняется перед ней, словно она – ангел, сошедший нас озарить, а не самая ненадежная женщина.

– Из Лондона прибыл гонец, – говорит он. – У него письма для вас. Я подумал, вы захотите их сразу просмотреть.

– Так и есть.

Она поднимается со своего кресла, и всем нам тоже приходится вскочить.

– Я прочту их в своей комнате.

Она слегка мне улыбается.

– Увидимся за обедом, леди Бесс, – отпускает она меня.

Потом поворачивается к моему мужу.

– Не пойдете со мной, посмотреть, что пишут? – приглашает она его. – Мне бы пригодился ваш совет.

Я сжимаю губы и проглатываю слова, которые даже думать не должна бы. Например: чем он может вам помочь, если не думает ни о чем и совсем ничего не планирует на будущее? Как может он выбрать путь, если не знает, чего он стоит, во что ему это обойдется и может ли он себе это позволить? Хоть один из вас понимает, что он с каждым днем сползает все глубже в долги? Что за помощи вы ищете у дурака? Если вы сама не дура?

Мой муж граф, которого я теперь про себя называю «мой муж дурак», подает ей руку, и они выходят вместе, сблизив головы. Он забыл и поздороваться со мной, и попрощаться. Я чувствую, как смотрят на меня, сидящую на табурете, мои дамы, и щелкаю пальцами.

– Продолжайте, – говорю я. – Простыни сами не залатаются, знаете ли.

1570 год, февраль, замок Татбери: Мария

Ботвелл, ты будешь смеяться, когда прочтешь это, как я смеюсь, когда пишу. Мой сводный брат Морей мертв, и они хотят, чтобы я снова была их королевой. Я вернусь на свой трон этим летом и на следующий день освобожу тебя. Я всегда была везучей, а тюрьму, в которой тебя можно удержать, еще не построили.

Мари

1570 год, апрель, замок Татбери: Джордж