Другая королева - Филиппа Грегори (2016)

Помимо себя, я стал советником королевы Марии. Пришлось: это долг чести. Ее нельзя лишать человека, с которым она может поговорить. У нее нет никого, кому она могла бы верить. Ее нареченный, герцог Норфолк, в тюрьме и может писать ей только тайно, ее посол, епископ Джон Лесли, молчит с тех пор, как начались аресты, и все это время Сесил давит на нее, чтобы она согласилась на условия возвращения в Шотландию, которые мне представляются безжалостными.

– Вы слишком спешите, – журю я ее. – Слишком рветесь. На эти условия нельзя соглашаться.

Ей хотят навязать старый Эдинбургский договор Сесила, который делает Шотландию нацией подданных, подчиненной Англии, неспособной заключать свои собственные союзы, вообще лишенной внешней политики. Хотят, чтобы она согласилась сделать Шотландию протестантской страной, где сама она может исповедовать свою веру только частным порядком, едва ли не скрываясь. Они даже хотят, чтобы она отказалась от права на английский трон, требуют, чтобы она отринула это наследство. И она, как истинная королева, готова принять это унижение, это мученичество, чтобы отвоевать себе шотландский трон и вернуться к своему сыну.

– Это невозможные требования, порочные требования, – говорю я ей. – Ваша собственная мать отвергла их на смертном одре. Сесил хотел навязать их ей, ему должно быть стыдно навязывать их вам.

– Я должна согласиться, – говорит она. – Я понимаю, что они тягостны. Но я соглашусь.

– Вы не должны.

– Я соглашусь, потому что когда я окажусь там…

Она пожимает плечами, жест настолько французский, что если бы я увидел это движение в толпе женщин, я сразу бы ее узнал.

– Как только я вернусь на свой трон, я смогу делать, что пожелаю.

– Вы шутите. Вы ведь не можете подписать соглашение, а потом его нарушить?

Я искренне поражен.

– Нет, non, jamais[29], нет. Конечно, нет. Но кто бы меня стал винить, если бы я так сделала? Вы сами говорите, что эти требования порочны и несправедливы.

– Если бы они думали, что вы отступите от своего слова, они бы вообще не стали заключать с вами соглашение, – указываю я. – Они бы знали, что вам нельзя верить. И вы сделали бы свое слово, слово королевы, совершенно ничтожным.

Она улыбается мне, как нашкодивший ребенок.

– У меня нет ничего, что я могла бы выставить со своей стороны, – просто отвечает она. – Мне нечем торговать, кроме своего слова. Придется продать его им.

– Они заставят вас сдержать слово, – предупреждаю я.

– А, вздор! – смеется она. – Как? Когда я вернусь на трон?

– Согласно вот этому последнему условию, – говорю я, показывая ей бумагу.

Документ написан по-английски, я боюсь, что она его не вполне поняла.

– Они пишут, что мой сын Иаков должен быть воспитан протестантом? – осведомляется она. – Это неудачно; но он будет со мной, я могу наставлять его лично. Он научится думать одно, а говорить другое, как должно всем умным королям и королевам. Мы не такие, как обычные люди, Чюсбеи. Мы очень рано узнаем, что нам надо играть роль. Даже моему мальчику Иакову придется научиться обманывать. Мы все лгуны под коронами.

– Он будет воспитан протестантом в Англии, – указываю я на слова. – En Angleterre[30].

Обычно она смеется над моими попытками говорить на ее языке; но на этот раз, поняв меня, она бледнеет и перестает улыбаться.

– Они думают, что могут отнять у меня сына? – шепчет она. – Моего мальчика? Моего малыша? Они заставят меня выбирать между троном и моим ребенком?

Я киваю.

– Елизавета его у меня заберет?

Я молчу.

– Где он будет жить? – спрашивает она. – Кто будет о нем заботиться?

Разумеется, документ, составленный Сесилом под диктовку Елизаветы, не касается этих естественных для молодой матери вопросов.

– Не пишут, – говорю я. – Но, возможно, королева сделает для него детскую в Хетфилдском дворце. Это обычное…