Бельканто - Энн Пэтчетт (2018)

Без аккомпаниатора атмосфера изменилась. Кто-то может подумать, что тут следовало бы сказать: «После освобождения ста семнадцати заложников атмосфера изменилась». Или: «После того как террористы пообещали, что никого не убьют, атмосфера изменилась». Но это было неправдой. Все переживали именно смерть аккомпаниатора, даже те, кто совсем недавно разлучился с женой или любовницей, кто с тоской смотрел им вслед, когда они шагали к свободе в своих великолепных вечерних туалетах. Теперь они думали только об умершем. Они совсем его не знали. Многие думали, что он американец. И вот они стояли в гостиной, преспокойно вырабатывая в своих организмах инсулин, а он умер без инсулина, не желая расставаться с женщиной, которую любил. Каждый задавал себе вопрос, смог бы он сам поступить так же, и каждый решал для себя – пожалуй, нет, не смог бы. Было в аккомпаниаторе какое-то любовное безрассудство – их оно покинуло вместе с молодостью. Заложники не знали только одного: у Роксаны Косс, которая теперь сидела в уголке громадного дивана и тихонько плакала, уткнувшись в платок господина Хосокавы, никогда не было романа с аккомпаниатором, как человека она совсем его не знала, а когда он попытался открыть ей свои чувства, это обернулось катастрофой. Любовь, во имя которой столь легко и глупо жертвуют жизнью, всегда безответна. Симон Тибо никогда бы не погиб таким бессмысленным образом ради Эдит. Совсем наоборот: он бы пустился на любые унижения. Лишь бы только провести с любимой женщиной остаток дней. Но, не зная фактов, никто толком не понимал, что же случилось на самом деле, и поэтому все думали, что аккомпаниатор был лучше и храбрее их, что любил гораздо сильнее, чем способны любить они.

Дом охватил упадок. Цветы, в огромном количестве украшавшие помещение, начали увядать, на лепестках белых роз появилась тонкая коричневая кайма. Шампанское в недопитых бокалах выдохлось и потеплело. Юные террористы вымотались настолько, что засыпали прямо у стен и сползали на пол, не просыпаясь. Заложники по-прежнему находились в гостиной, некоторые перешептывались, но большинство сидело молча. Люди устраивались поудобнее в креслах и тоже засыпали. Своим стражам они не доставляли ни малейшего беспокойства. Разбирали с диванов подушки и растягивались на полу – почти так же, как в предыдущую ночь, только гораздо удобнее. Все понимали, что выхода у них нет, что они должны оставаться в этой комнате, вести себя тихо, избегать резких движений. Никто даже не помышлял о том, чтобы сбежать через окно ванной комнаты, куда все ходили теперь без охраны, – может быть, по какому-то негласному джентльменскому соглашению. И все выказывали особое преувеличенное уважение к телу аккомпаниатора, их аккомпаниатора, ведь теперь им предстояло жить, по мере сил равняясь на него.

Когда появился Месснер, он спросил перво-наперво о Роксане Косс. Губы его теперь казались тоньше, выражение лица непреклоннее; говорить он стал внезапно по-немецки. Гэн тяжело поднялся со своего кресла и начал переводить командирам его слова. Те указали на женщину на диване, с платком, прижатым к глазам.

– А сейчас она должна отсюда уйти, – сказал Месснер тоном, не терпящим возражений.

– А что, появился президент? – спросил командир Альфредо.

– Она должна сопровождать домой тело. – Перед командирами стоял теперь совсем другой Месснер. Вид комнаты, усеянной лежащими на полу заложниками, покалеченного вице-президента и парней с автоматами – все это вызывало у него в прошлый раз тягостное ощущение. Но теперь он был по-настоящему зол. И не вооружен ничем, кроме маленького красного значка, что красовался у него на руке для защиты от направленных на него автоматов.

Командиры встретили его гнев со сверхъестественным терпением.

– Мертвым, – объяснил Эктор, – все равно, кто находится рядом с их гробом.

– Вы сказали «всех женщин»!