Лес за стеной - Анна Жнец (2020)

Первым делом сестра подошла к окну и задёрнула шторы. Спрятала сумку в тумбочку. Пальцы зудели, так хотелось прикоснуться к драгоценному содержимому, но решать было не мне.

В аптечке под ванной нашлась какая-то мазь. Я покрутила смятый тюбик и прочитала: «По-мо… по-мо-щь Се-ра-пи-са. П… при о-жог…ожо-гах». Что ж… ничего другого не было. Мы опустились на кровать, расстегнули платья и помогли друг другу обработать синяки. Раздеваясь, я заметила, что рукав разошёлся по шву. Наружу торчали чёрные нитки.

— Видишь, она сумасшедшая, — продолжила сестра разговор, начатый в лифте. — Эти картины на стенах… Как ни спроси, она вечно в храме на тридцать седьмом. Никто, кроме неё, туда, наверное, и не ходит.

Я пожала плечами, слишком разбитая для таких бесед.

Раххан посмотрела на меня внимательно, просто вонзилась взглядом.

— Неужели ты не чувствуешь?

— Чего?

— Ярости? Злости? Возмущения? Это ведь… несправедливо. Альб и отец идут, куда захотят, и по ночам тоже, а нас бьют палками. И эти туфли… — сестра вытянула босую ногу, всю в мозолях, с чёткими полосками там, где в кожу врезались жёсткие края обуви.

Я вздохнула и откинулась на постель, но подскочила, зашипев от боли. Сегодня не получится спать на спине. Пожалуй, — не только сегодня.

— Нет, не чувствую. Я рада, что всё закончилось и мы получили на десять ударов меньше, чем обычно. И что отец ничего не узнал.

И хотя я говорила неправду, моя обида и рядом не стояла с гневом и ненавистью Раххан.

Сестра горела. День за днём варилась в этом котле. Кровь приливала к лицу, губы бледнели, а в глазах появлялось дикое выражение, заставляющее обходить её стороной или, как сегодня, наказывать с особой жестокостью.

Я же была одной из тех, кого сестра призрительно называла смирившимися. В плохом настроении она давала им и другие определения: «безмозглые овцы», «идиотки», «рабыни». И я была такой же смирившейся «безмозглой овцой», потому что больше всего на свете боялась лишиться благополучия — того немного, что имела.

Но в то же время я поддерживала Раххан во всех её опасных глупостях. Стоило позвать, и я слепо шла за ней, как сегодня, — в эту тёмную подворотню. Потому что любила, потому что туфли мне жали тоже, потому что чужой настойчивый голос в голове гнал вперёд. Раххан была бунтаркой. Я видела несправедливость, но готова была мириться, лишь бы не стать изгоем.

Я хотела замуж. Хотела детей. Быть как все. Встретить того единственного, кто меня полюбит и заберёт из отцовского дома. Туда, где всё будет иначе: без страха, без палки, хранившейся на шкафу, радостно и легко. Мечтала, как надену подвенечное платье — красное, с высоким воротником, расшитым сверкающими рубинами, обязательно с длинным шлейфом, таким, чтобы тянулся по полу. Раскатаю до локтей атласные перчатки без пальцев. Спрячу волосы под сеткой, а на шею повешу свадебный амулет — золотое око Сераписа. Все станут поздравлять нас, осыпая рисом, крашенным в шелухе лука. А потом на моём плече набьют татуировку — знак принадлежности, который сестра с отвращением называет клеймом рабыни, потому что его носят только жёны.

Раххан напряглась, прислушиваясь к тишине. Пересекла комнату и подёргала ручку, проверяя надёжно ли заперта дверь. Вернулась на кровать и перехватила мой взгляд.

— Хочешь посмотреть?

Я сразу поняла, о чём речь. Конечно, я хотела! Больше всего на свете! Пальцы задрожали. Я только и смогла, что кивнуть в ответ.

На столе перед зеркалом тускло мерцал ночник. Мы сидели на кровати в нижнем белье: платья висели на спинке кресла рядом с окном. Сестра потянулась к тумбочке и достала сумку. Положила на постель между нами. Сердце колотилось, как во время погони. Я будто снова скрывалась от ищеек Сераписа в глухих переулках трущоб. Раххан медлила. — Давай же, — не выдержала я.