Тысяча порезов - Энн Малком

Незнакомец молчал после того, как я заговорила, ожидая дальнейшего объяснения. Что послужило такому поведению. Потому что ни один нормальный человек не хотел того, чего хотела я. Этот мужчина давал понять, что ему нужно не только мое тело. Он принял его. И овладел им. И мне было ясно, что он не остановится на моем теле. Я могла бы промолчать. Могла бы хранить свои секреты, как делала это десятилетиями. Могла бы уйти. Я не привязана к кровати. Ещё нет.

Но вместо того чтобы сделать все это, я заговорила.

— Я потеряла девственность с парнем своей мамы, — призналась я, медленно выдавливая слова, чтобы почувствовать их вкус, услышать, как они звучат в воздухе.

Я много раз ходила на терапию, и решила опустить некоторые события в моем прошлом и мои сексуальные наклонности, потому что знала, что у терапевтов будет чертовски трудный день с этой информацией. И говорила себе, что все держу под контролем. Оставила все в прошлом и теперь живу нормальной, здоровой, скучной жизнью.

И утверждала, что мне стыдно обсуждать это вслух.

Но на самом деле мне не было стыдно. Я ничего не говорила, потому что не хотела, чтобы какой-нибудь психотерапевт пытался меня вылечить. Попытался превратить мои переживания в травму. Я хотела сохранить все это внутри себя, растущее, гниющее, цепляющееся за мои внутренности.

Поэтому держала все это в себе, думая, что если продолжу притворяться нормальной, то это останется внутри навсегда.

Но теперь правда выплыла наружу.

Его тело слегка напряглось, но он по-прежнему ничего не говорил. Не выказал никакого отвращения или гнева по поводу того, что я сказала.

Я облизнула губы, внезапно загоревшись желанием продолжить.

— Мне было шестнадцать, — сказала я. — Ему под тридцать.

Снова тишина.

— И это было не изнасилование, я этого хотела. Хотела его, — продолжила я, уже не шепча.

Мои мысли вернулись назад, думая о том дне.

Я тогда только вернулась домой из школы, в форме чирлидерши. Мама настаивала на том, чтобы я пошла в группу поддержки, может быть, потому что думала, что у меня будет меньше шансов пристраститься к наркотикам и попасть не в ту компанию, как это сделала она. Как будто блестящие, избалованные блондинки с богатыми родителями были подходящей компанией. Они употребляли больше наркотиков и чаще занимались сексом, чем любой из «девиантов» из нашего трейлерного парка. Я тусовалась с ними, потому что мне нравились вечеринки, нравилось лгать своей маме и говорить ей, что мы занимаемся уроками, хотя на самом деле пили какую-то дорогую выпивку в особняке Хизер, пока ее родители были в отъезде.

Богатые, высокомерные болельщицы приняли меня, несмотря на мое воспитание в трейлерном парке. Они приняли меня, потому что им нравилось дружить с девушкой из трейлерного парка, как будто это была какая-то гребаная благотворительность или что-то в этом роде. Они были тупыми, и я легко подобралась к ним. Я унаследовала внешность своей матери. Она все еще была красива, несмотря на свою жизнь, потому что чаще всего ее красота давала нам пищу, жилье, одежду. Мне достались ее густые светлые волосы, загорелая кожа, голубые глаза и тонкое строение костей. Такой образ действовал на мужчин, потому что мы выглядели маленькими, беспомощными, словно мы нуждались в заботе. Моя мама всегда нуждалась в заботе. Я — не так уж сильно.

Мама отчаянно хотела, чтобы я выглядела как одна из богатых девочек из школы. Поэтому она мониторила «Goodwill» и «eBay» на предмет подержанной дизайнерской одежды. Она зашивала ее, стирала и отдавала мне, широко улыбаясь, как щенок. Я надевала эту одежду, потому что бунтовать против нее казалось слишком большим усилием, и потому что не хотела ссориться со своей матерью. Я любила ее. Она была доброй, веселой и хотела для меня только самого лучшего. Мама была для меня всем с тех пор, как мой отец сбежал еще до моего рождения.