Крышу рвало в щепу.

Ума не приложу, как сдержался и не порвал оставшиеся на Лере тряпки.

Руки вслепую шарили по телу.

Трогали.

Стискивали.

Распутывали узлы и расстегивали петли.

Сминая сопротивление, тянули вниз ткань. И укрывали пальцами вместо одежды самое сокровенное.

Не желание это было, а чистая одержимость.

Ничего за пять лет из души не вытравилось. Как тогда не мог сопротивляться этой тяге, так и сейчас не получалось.

Ладони жгло от холода кожи. Атласной. Нежной. Чувствительной.

Мышцы скручивало от напряжения.

— Девочка моя совершенная, — как в бреду, нес я какую-то чушь.

— Господи, как я по тебе соскучился. — Губами вслепую изучал изгибы. Более крутые, чем раньше. Убийственно женственные.

— Нереальная. Сладкая. — Шалел от запаха.

Наверное, не нужно было так спешить. Я и не планировал. Хотел цветами, ресторанами, поцелуями возвращать себе свою Леру.

Честно собирался хоть раз устроить своей девочке настоящий конфетно-букетный период.

Как последний идиот, каждое утро посылал новые цветы. Знал, что не примет. Но ждал смирения. Привычки для начала.

А теперь все в тартарары летело. Невозможно было устоять.

Эти ее слезы...

Это отчаяние...

Хотелось стереть все плохое из мыслей и из памяти. Наполнить хорошим. Заполнить...

Присвоить ее.

Вернуть.

Выжечь из прошлого все пять лет и тот дурацкий вечер, когда я принес документы на развод. Чтобы снова увидеть радость от встречи. Сказать не «Прощай», а «Привет». Унести в спальню и расплатиться за все одинокие ночи.

Долго.

Жарко.

Как любит.

Как я люблю.

— Не было и дня, чтобы я о тебе не думал. — Признаваться получалось легко.

Крышу уже не рвало... Она летела в пропасть. А вместе с ней летела и вся осторожность. Как мусор. Лишнее. То, что нам больше не понадобится.

— Я словно в первый раз.

Леру трясло. Она упиралась ладонями мне в грудь. Отталкивала, а потом гладила. Жадно, словно одного этого достаточно для счастья.

— Первый тоже был со мной. Это не страшно. Помнишь?

Я перехватывал ее ладони. Целовал во все эти загадочные линии. Терся щеками. Прижимал тонкие пальцы еще крепче к своей груди. И разрешал снова отталкивать.

Это была наша маленькая борьба. Ломка с заранее известным финалом.

Без злости. Без боли. На истощение.

— Я не могу. — Лера срывалась на слезы. Пыталась вывернуться или укрыться.

— Я... Я... — Она задыхалась от ощущений.

— Я так долго тебя... — Кулаками лупила по плечам.

— Лгу... — Сдавалась, затихая. — Я, наверное, умру, если ты меня сейчас отпустишь. В этот раз точно умру...

Она смеялась, умываясь слезами. Счастливая, растрепанная. И сама вслепую искала губами мои губы.

— И не надейся, родная!

Сил никаких не оставалось. Планы полетели псу под хвост.

У широкой кровати в спальне не было шансов. Не протянули бы мы так долго друг без друга.

Сгодился диван. На него и упали, сплетаясь руками и ногами.

— Повтори, что не отпустишь! — Лера смотрела как чумная. Волосы разметались по сиденью. Бледная кожа сияла на фоне черной ткани обивки.

— Больше никогда. — Брюки улетели на пол. — Моя девочка. Всегда была моей. Так?

Я накрыл ее своим телом, как куполом. От всего мира заслонил.

— Да...

Холодные ладони легли мне на плечи, заставляя склониться ниже.

— Только моей? — Я не сопротивлялся. Давал ей почувствовать свой вес. Свою потребность. Дышал ею.

— Никита Лаевский, ты чудовище. И самомнение у тебя размером с Эверест.

Лера, как кошка, вжимала ногти в кожу. И улыбалась. По-новому. Совершенно незнакомой улыбкой. Дерзкой. Шальной. Такой взрослой, что тормоза от нее срывало.

— Значит, я прав? Никого! — Я сам себе не верил. Где-то внутри знал. Всегда знал. Но всерьез даже думать запрещал.