Идти туда,где ты - Марина Светлая (2020)

Комод благополучно перекочевал в особняк отца. Илья возился с ним несколько недель, скребком слой за слоем снимая старую краску, шлифуя дерево, покрывая его пековым лаком, меняя ручки и замки. До тех пор, пока он, в конце концов, не превратился в настоящее произведение искусства. Если бы точно так же, как мебель, в порядок можно было привести собственную душу. Смешно. Тогда ему казалось, что он самого себя создает заново.

Но, как в одном из ящиков комода, с внутренней стороны на стенке было отпечатано слово «Тифлисъ», так на нем самом отпечаталось его прошлое.

И он всегда будет тем же мальчишкой, который едва не сошел с ума от горя, сколько бы слоев отвратительной белой краски на него ни нанесли, сколько бы ни держали под дождями, сколько бы ни кочевал по свету.

Здесь же, в комоде, на самом дне нижнего ящика, под футболками, в которых он ходил по дому, лежал маленький фотоальбом десятилетней давности. Альбом, куда когда-то он в очередном приступе мазохизма вставлял Алькины фото. Это тоже было после Германии. Из того времени, из той квартиры он забрал только Францевича и эти фотографии.

Вернее, Францевича привез в Мюнхен еще отец. И Илья частенько не без удовольствия представлял себе, как сам Евгений Степанович Макаров, крупный бизнесмен, владелец корпорации, озабочен оформлением документов для беспородного кота с порванным ухом. А за фотографиями он сам приезжал. Много позднее.

Квартира в Кузнечном переулке все еще числилась за ним, и избавиться от нее он не позволил. Ему была отвратительна сама мысль о том, что кто-то когда-то вздумает переставить там мебель или закрасить стены, когда-то разрисованные Алькой. И неважно, что с годами те тускнеют. Он и сам тускнел с годами. И понимал, что не всегда может вспомнить ее лицо. Лишь черты в отдельности. И это тоже было его наказанием.

Что ему оставалось от нее, кроме фото и стен, в которых он жить не может?

Фотографии увез с собой, не задержавшись в квартире ни на секунду дольше, чем нужно было, чтобы их найти. Они валялись там, где их и оставил когда-то – на журнальном столике, забитом до отказа выпусками «Роман-газеты», в бумажном пакете, в каком их забирали из печати. Только вспомнить не мог, кто заказывал. Он сам или Алька уже позднее, когда понадобилось менять пленку в фотоаппарате.

После этого Макаров ездил в Кузнечный еще один раз, едва замаячила свадьба с Викой. Даже на крышу вскарабкался. Только вот неба не видел по-прежнему. Не было у него больше неба. Но запахи он помнил – пыли от мебели, Алькиных духов из флакона – оставалось немного еще на дне. И застоявшегося воздуха.

Иногда он думал, что это все наваждение. Любил ли он ее в действительности так сильно, как ему казалось? Или просто память подводит, возводя прошлое в культ?

А сейчас, листая страницы альбома с ее фотографиями, Макаров в очередной раз задавал себе прежний вопрос. Только теперь у него уже был ответ.

Алька, выглядывавшая из-за облака сладкой ваты. Алькин профиль на фоне Невы. Алька на крыше в Кузнечном, прятавшая нос в большом пушистом шарфе, и ее дурацкая шапка, из-под которой торчали косички.

Если в его жизни что-то и случилось, то это Алька.

Однажды осенним днем на Диво Острове. Когда он впервые почувствовал то, чему названия тогда еще не знал.

Соня

***

Алиса считала часы до момента, когда сядет, наконец, в самолет. Позади останутся Петербург, «Sky Tower» и Макаров.

В офисе она больше не бывала. Аллилуйя Интернету – всю необходимую информацию она получала от Юрия Павловича и всегда в самые короткие сроки с момента запроса. Однажды, впрочем, ей понадобились оригиналы некоторых документов, но и тут господин Тё оказался понятливым и исполнительным. Они встретились на Дворцовой – Алиса вела Соньку в Эрмитаж, а Юрий Павлович любезно согласился подъехать туда, где будет удобно пани архитектору.