Воздушная гавань - Джим Батчер (2015)

Гримм попытался было сбросить с себя эти покрывала, но быстро обнаружил, что его левая рука накрепко прибинтована к груди. Этого мало, обе руки были туго обернуты несообразным количеством холстяных повязок. И те вовсе не были белыми, вместо этого являя собой широчайший спектр расцветок и фактур, какой только возможно вообразить. Один из лоскутов покрывал рисунок из розовых сердечек, которые перемежались ярко-желтыми солнечными дисками.

Гримм уселся, морщась от боли в руке. Очевидно, туловище также пострадало от когтей, поскольку тоже оказалось обмотано многочисленными узкими тряпками и вдобавок смазано каким-то вонючим обеззараживающим снадобьем. Гримм не помнил, как ему нанесли эти неглубокие раны, но в пылу схватки всякое могло случиться, удивляться нечему. Во рту стоял кислый привкус, а сухое горло горело от жажды. На ночном столике по соседству стояли наготове графин и чашка, так что он сумел налить себе воды; жажда была утолена только после третьей чашки, выпитой подряд.

Кто-то постучал в дверь комнаты и приоткрыл ее. Подняв глаза, Гримм увидел, как в комнату входит молодая женщина. Она была одета… не столько небрежно, решил он про себя, сколько странно. На ее серой эфиршелковой блузе виднелись заплатки. Хотя сама блуза была достаточно длинной, чтобы служить платьем, на женщине было еще и зеленое платье с шелестящими юбками, достававшими до пола. Когда женщина шагнула к его кровати, вместо туфель на ее ногах Гримм увидел чулки: зеленый в белый горошек на одной и полосатый лилово-оранжевый — на другой. Кроме того, на ней был и передник, с виду кожаный и с подпалинами: облачение, скорее уместное в кузнице, чем на кухне. Волосы женщины были выкрашены алыми и белыми прядями, а затем еще и заплетены в косу, ставшую очень похожей на витой леденец. Одна из линз ее очков была розовой, другая — зеленой, а лента на высокой шляпе, несколько криво сидевшей на голове вошедшей, буквально трещала по швам из-за множества подсунутых клочков бумаги. На груди женщины качалось ожерелье с подвешенным к нему стеклянным сосудом, полным почти истощенных световых кристаллов, а в руках она держала накрытый полотенцем поднос.

— Ой, — сказала женщина, застыв у входа. — Уже очнулся. Свет небесный! Какая неожиданность! — Она склонила голову к плечу, вглядываясь в Гримма сперва через одну линзу, а затем и через другую. — Вон там, видите? Ему уже хорошо. Он не безумен. Только это неправда. Уж мне ли не знать.

Женщина отнесла поднос к небольшому столику у одной из стен и зашептала:

— Не стоит ли нам сказать ему, что для джентльмена непозволительно обнажаться в присутствии молодой леди? Зрелище не кажется неприятным, он вполне мужествен, но такое замечание прозвучит вполне уместно.

Изумленно моргая, Гримм потупил взгляд и зашарил свободной рукой по покрывалам, чтобы прикрыться.

— Прошу прощения, юная леди. Видимо, я потерял где-то свою рубашку.

— Он думает, что я леди, — сказала женщина, просияв. — Крайне необычно, судя по моему опыту.

Гримм просеял разбежавшиеся мысли в поисках подходящего ответа, но без толку.

— Что тут необычного? Что вас назвали «леди»?

— Что он думает, — ответила молодая женщина. — Итак, вот немного свежего супа. Блюдо не особо приятное на вкус, но ему следует поесть, ведь отраве такой суп понравится еще меньше.

— Отраве? — вздрогнул Гримм.

Женщина повернулась и приблизилась, чтобы вытянуть вперед руку и положить ладонь ему на лоб.

— Так-так. У него снова жар? Нет, нет. Это хорошо. Возможно, он просто глуп. Бедняжка.

Прежде, чем она могла отойти, Гримм поймал ее за запястье.

У женщины (нет, решил Гримм, у девушки) вмиг перехватило дыхание. Все ее тело напряглось, и она едва слышно, очень быстро зашептала:

— Так-так. Надеюсь, он не решит навредить мне. Вредить людям у него отлично получается. Пришлось повозиться, чтобы отстирать всю кровь.

— Дитя, — тихо позвал Гримм, — взгляни на меня.