Вторая смена - Лариса Романовская (2014)

На латаной крыше заскрипел кот. Мне казалось – шевельнусь, отойду от стенки флигеля и зацеплю что-то, разобью.

– Доброе утро всем, кто не ложился.

– Евдокия, прошу… – На ступеньке распластался Фадькин пиджак. А поверху лег знаменитый кожаный реглан Афанасия. Не доспорили мальчики…

Я взяла протянутую кружку, цапнула кусочек кисловатого, вкусного до озноба хлеба от чужого пайка. Потом, разомлев, прислонилась к шатким перилам, затребовала у однокурсников:

– Гитарой угостите? Тихонечко…

Мальчики не пожмотились, даром что с двенадцатистрункой нормально мог управляться только Афанасий. Больше никто истину за хвост не ловил. Слишком светлое было утро. Спокойное. Не как перед обстрелом или облавой, а само по себе.

Закидали их елками, замесили их грязью

И пошли по домам под шумок толковать…

– Дуся, укройся. Холодно.

– Тихо ты. В смысле – мерси. Это так, мурашки. В смысле – другие…

…что в бездарной стране

Даже светлые подвиги – это только ступени

В бесконечные пропасти, к недоступной Весне…[11]

– Спасибо, Афанасий Макарович.

Не знаю, откуда она здесь появилась. Из приблудной кошки в ведьму перекинулась? Из-под земли вылезла еще раз? Или вышла из барака через кухоньку, встала у нас за спинами, заслушалась, заревела без звука… Я думала, кто-то из новеньких, может, вчера подселили, а мы не заметили с этими именинами. Да нет. Вполне знакомое лицо. Только – оттаявшее, ожившее.

– Рад, что вам понравилось.

– Это по-настоящему. Выше, честнее… – Турбина поморщилась, на секунду стала собой же, но предыдущей, жесткой. – Про нас… Про всех, наверное. Понимаете?

– Конечно, понимаю. – Фонька поднялся со ступеньки, взмахнул гитарой – как неудачно сложенным крылом. Но удержался, не упал. А она – взяла и протянула руки. Как для рукопожатия. Или – как для капитуляции. Сразу и не разберешь. Особенно когда смотришь на этих двоих, щурясь сквозь пробудившееся, тоже словно выскочившее на звук нашей гитары, солнце…

– Это неважно, смерть – она одинаковая. Да и жизнь тоже…

– Одинаковая? – выдохнула она.

– Если жить не для своих целей. А для большего…

С крыльца они спустились, держа друг друга за руки. Как в танце, где музыка играет лишь на двоих. Нам-то удалось услышать только собачий лай. Не иначе они слишком близко подошли к нашему забору, заговоренному против диверсантов и дезертиров…

Это была какая-то непередаваемая весна. Со сверкающим промытым небом, со свежей, наклеенной нынешней ночью зеленью веток и кустов. Город напоминал квартиру после ремонта: еще перевернутую вверх тормашками, но уже изменившуюся к лучшему. Мимо меня свистели апрель да май, звездные ночью, солнечные днем. Был Дима с третьего потока, любитель «Кумпарситы». Чудесный кавалер, старорежимный и молоденький. С таким хорошо весну на двоих делить. С Димочкой я бродила по Бульварному кольцу, выгуливала новую шляпку. И за город в выходные съездила – в Троице-Сергиеву лавру. Ее как раз в тот год заново открыли, прямо перед Пасхой. (Конфуз, конечно, вышел: двадцать первого апреля, в пасхальное воскресенье, у одних верующих праздник был, самый что ни на есть главный. А наутро уже другие мирские свою благую весть разносили.) Но в своем яблонево-соловьином вихре я успевала заметить, как Фоня с Турбиной друг от друга не отходили. Ловили каждый свободный час, словно знали, что этих часов у них в запасе не так много осталось.