Вторая смена - Лариса Романовская (2014)

После таких минут мир становится очень чутким и чу́дным, оборачивается сплошным волшебством. Солнечное пятно на обоях – лучше самой гениальной картины. Тихий ветер в форточке свистит отточенной мелодией. Может, с этим звуком дышит вселенная – тщательно продуманная, вдохновенно существующая? Мир чистый и новенький. Это мы, вдвоем, только что его создали, оживили кратким теплым дыханием, расшевелили своими торопливыми движениями, запустили в бесконечность своими различимыми словами? И любая фраза кажется грубой подделкой того, что невозможно ограничить буквами или звуками, лишним шевелением, разомкнутым объятием…

– Тем, такое разве бывает вообще? Это же как ведьмовство, только не для мирских, а для себя. Знаешь, я теперь понимаю, что они чувствуют, когда мы добро сеем. Обычно говорят, что «у меня грипп» или «у меня депрессия». А у меня ты. Как продолжение меня. Мы слились, как две прямые в бесконечности. Значит, любовь – это такая бесконечность. Только не как в геометрии, а реально существующая. И в нее можно попасть. За секунду, например. Хотя в ней не должно быть времени?

– Должно, но оно тогда по-другому измеряется. Как валюта. Ну, с другой ценностью, как спички в «Кин-дза-дзе».

– Я не смотрела.

– Да ты чего, Жень! Он когда вышел, мы в школе потом… Блин! Я забыл, что ты…

– Ага, девяносто лет разницы.

– Жень, между прочим, правильно, что я забыл. Если в бесконечности времени нет, то разницы тоже не существует. Мы с тобой одновременно. Навсегда.

Сейчас я могу спросить у Темки напрямую: «А ты чего, напрягаешься, что я так сильно старше тебя?» Но тогда мир, похожий на стеклянный шарик с метелью и домиком, перестанет быть таким волшебным. Он вздрогнет и хрустнет. Совсем как то непонятное и очень звонкое, которое сейчас уронили за стеной.

– Дядь Дим, я сейчас соберу, скажите ему, чтобы не лез в осколки.

– Собирай, дочка. Бейс не полезет, ты же видела, он умный.

– Дядя Дима, а Бейс – это чего такое значит? Просто кличка, или у нее смысл есть?

– Это, дочка, язык такой компьютерный был, я так назвал. Когда наш папа этого кутенка привез из Инкубатора, то…

– А вы знаете, что в Инкубаторе тоже ко́ты водятся? Там была такая ко́тя, меня на ней катали, как на пони. Ее звали Матильда, вы ее знаете?

– Эта Мотька – Бейсова мамка. Давай, показывай, где там у вас веник лежит.

За стеной можно расслышать шаги – звонкие детские, уверенные взрослые, мягкие ко́товые. Мы запустили этот мир, и теперь он живет, не требуя присмотра. Можно возвращаться друг к другу.

– Жень, а ко́ты очень большие? – интересуется Артем сквозь ленивую солнечную муть.

– По-разному. Дикие лесные с медведя размером, а Димкин Бейсик – он как алабай или зененху…нд. Темчик?! Ты же рядом с ним сидел сейчас?

– Я его не так вижу, Жень. Зверь и зверь, вроде собака крупная, а присмотреться не получается, перед глазами сразу точки.

– У мирских всегда так. Темочка, тебя ведь посвящали, ты обет дал, а я его взяла. Уже ведьмовство в крови должно быть, хоть капельку… Это из-за чего?

– Ну не вижу – и черт, то есть этот, леший с ним. Может, еще рано просто, я же постепенно должен… мутировать, правильно?

– Ага, леший. Темка, а ты, оказывается… ну, отстаешь в развитии… Пфы!

Мы долго, глупо хихикаем. Снова шаги, голоса, ко́тово урчание и даже – или показалось? – торопливый стук в дверь. Мир сжимается до размеров комнаты, и его хочется защитить, укрепить поцелуями, объятиями, очень простыми движениями. Мы так спешим, будто нам осталось жить пять минут, будто сейчас сюда ворвутся и растащат, раскроют нам друг про друга страшную тайну, после которой невозможно будет дышать общим воздухом.

Где-то слышится тихий грохот: мебель двигают. Обычный домашний шум, сердцебиение квартиры. Сейчас я верю, что наш дом – живой и уютный. Может, благодаря ко́ту, а может, из-за того, что Анька весь вечер улыбается.