Пока я здесь - Лариса Романовская (2022)

Не хватает слов, чтобы объяснить…

– Почему твоё тело так реагирует?

Юра отвечает… не сразу, будто ищет каждое слово в гугл-переводчике.

– Это реакция не на неё. Это делали мои… биомать и биоотец…

Мне тоже хочется проверить каждое слово в переводчике. Но я понимаю! Это так… это так подло! И я тянусь к Юре, мои руки ложатся поверх его скрещенных.

– Я тебя… Мне так… Это очень…

Слов нет. Поэтому я обнимаю, и повторяю, и немного покачиваюсь вместе с ним.

– Юра-Юра-Юра-Юра, Юра-Юра-Юра-Юра…

Имя как утешение. Как сожаление. Как признание?

Он не стряхивает мои руки, покачивается вместе со мной. Мы стоим посреди столовой, Юра лицом к окну, я – к экрану. К нашему домашнему, который направлен на большой и от него немного подзаряжается. Сейчас большой Экран ничего не показывает, ещё слишком светлое небо. А у нас тут уже сумерки, свет никто не зажигал… И на серой стене проступает белый прямоугольник. Наш маленький экран сперва мигает, а потом загорается очень ровно – подхватил мои эмоции, подсоединился.

Спокойный неяркий свет – как вечернее солнце сквозь занавеску.

Это нежность!

5

Когда я оказываюсь в Захолустье, тут всегда вечер. Тёплый, неяркий и негромкий. Но я ещё никогда не оставалась тут на ночь. Не спала внутри сна. Оказывается, так тоже можно! Было здорово.

Мама Толли отвела меня в комнату на втором этаже, над кухней. Здесь пахло цветами и травами, в окно были видны деревья и соседние крыши. И золотые закатные облака. Такой потрясающий вид, что я даже не сразу обратила внимание на обстановку. Кровать, зеркало, кресло, комод… Нет телевизора, ноутбука, телефона, розеток. На комоде фонарик, под потолком лампа аварийного освещения – тоскливая синеватая трубка, типа больничной. А выключателя нет. На кровати полотенце, на кресле одежда какая-то. Ночная рубашка, халат. Меня здесь ждали. А в ванной – зубная щётка. Как мило!

И у всего свой запах. Чистая ткань, мыло, лаванда – или что там кладут в бельё, когда его держат в комоде? Я хотела спросить, но вдруг зевнула. Может, от всех этих сушёных трав так хочется спать? Или от усталости? Мы весь вечер мыли, тёрли, переставляли, резали, чистили, жарили и снова мыли. Без пылесоса и блендера. Зато с разговорами. Мне кажется, я с мамой Толли сегодня вечером говорила больше, чем с мамой и папой за все месяцы после аварии. Ну о чём с ними говорить? Что они мне нового скажут? А тут другой мир, другой город, другие дела.

И завтра будет праздник.

Я не очень поняла, какой именно, мама Толли сказала про что-то новое, но так, будто я уже в курсе. Может, мне Юра должен был объяснить и не смог? А вдруг его за это накажут? Я не переспрашивала. Разливала по бутылкам горячий компот, смотрела, как тёмные ягоды медленно кружат в мутной воде… А потом меня учили делать тесто – я не знаю, у нас тоже его так делают? И мама Толли рассказывала мне про Орден Экрана Милосердия…

Я зевнула, а потом ещё и снова. Мама Толли напомнила мне, как маленькой, про душ и зубы почистить. Вышла, оставив под потолком тоскливый синий свет. И я вдруг испугалась: а что, если я усну внутри сна и куда-нибудь ещё пропаду? Может, вообще не засыпать? Я специально сбросила одеяло, чтобы замерзнуть и не уснуть, вспоминала то, что мне сегодня рассказали про Орден Экрана Милосердия, как давно он возник, какие у него цели, почему про него нельзя вслух говорить, кто им управляет – завтра я увижу на празднике всех этих людей… Потом я, наверное, уснула.

Не помню, как закрыла глаза, помню, как открыла, – мне в лицо бил свет фонарика, надо мной стояла мама Толли в длинном халате, на светлых кудряшках тёмный платок. Под потолком мигала аварийная лампа… Что-то гудело – в комнате или за окном?

Как в фильме про войну, когда показывают бомбардировку.