Когда порвется нить - Никки Эрлик (2022)

– Как какая-то ненормальная дарвиновская попытка исключения. – Террелл вздрогнул. – На самом деле, это напоминает мне довольно гадкую историю, произошедшую с моими друзьями, которые пытались усыновить ребенка. Никто из них не открыл свои нити, но агентство, очевидно, давило на них, чтобы они узнали правду. Похоже, что против них выступают пары, которые хвастаются своими длинными нитями, представляя это как дополнительные очки для хороших родителей.

– Это полный кошмар, – проговорила Челси.

– Я думаю, что коротконитные, желающие усыновить ребенка, теперь как раньше гей-пары, – сказал Террелл. – Усыновить детей для них не невозможно, но точно будет нелегко.

– Хотелось бы верить, что люди поймут, насколько все это неправильно, и потребуют перемен, – сказала Леа, озабоченно потирая свой растущий живот.

– Но люди всегда так поступали, – сказала Мора, чувствуя, как внутри разгорается гнев. – Мы разделяем себя по расовому, классовому, религиозному или еще какому-нибудь чертовому признаку, который сами же придумываем, а потом настаиваем на том, чтобы относиться друг к другу по-разному. Мы не должны были позволять им начинать навешивать на людей ярлыки диннонитных и коротконитных. Мы слишком упростили им задачу.

Хэнк мрачно кивнул.

– Похоже, никого не волнует, что мы все выглядим одинаково, когда лежим на столе в морге.

На мгновение в комнате стало тихо.

– Но действительно ли вы считаете справедливым сравнивать длину нитей с разделением на расы? – спросил Террелл.

– Почему бы и нет? – поинтересовалась Мора. – Мы все слышали новости. Нам только что запретили занимать самые влиятельные должности в стране. Коротконитным во власти не место! Как будто мы живем в дурацкой временной петле, где никто ничего не извлек из истории! Как только люди начинают верить в то, что определенная группа пытается их достать, – что иммигранты крадут их рабочие места, гей-пары подрывают брак, а феминистки ложно обвиняют в изнасиловании, – немного нужно, чтобы заставить нас ополчиться друг на друга.

– Ну, по крайней мере, многие не испытывают к нам ничего, кроме жалости, – сказал Бен. – Это, надеюсь, сделает их более сострадательными.

– Только это не просто жалость или сострадание, – вмешался Хэнк. – Все по-другому. С того первого случая в больнице. Теперь, когда происходит насилие с участием коротконитных, сочувствие все больше разбавляется страхом. А страх – гораздо более сильная эмоция.

– Но почему они должны нас бояться? – спросил Нихал. – У них есть все, а у нас нет ничего.

– Нам нечего терять, – ответил Хэнк.

Он вспомнил вечер первичных дебатов, когда зрители аплодировали призыву Энтони показать нити, и как он провел тогда несколько часов, просматривая в интернете дискуссии о том, оправдана ли дискриминация.

– Они говорят, что коротконитным нельзя доверять, – объяснил он. – Что мы слишком опасны, слишком непредсказуемы. Конечно, все это чушь, но Мора права. Так все всегда и происходило. Все, что нам нужно, – это еще один выстрел, взрыв или бог знает что еще, и я даже не хочу думать, что может произойти.

Нихал ошарашенно застыл, а Леа едва сдерживала слезы.

Карл повернулся к Хэнку.

– Знаете, вы врач, а плохие новости сообщаете не очень тактично.

– Но это правда, – сказала Мора. – И если мы не будем продолжать говорить об этом – и продолжать злиться из-за этого, – то ничего никогда не изменится.

– Значит, надежда еще есть, верно? – спросила Леа.