Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

— Сложно сказать… — ответила я, комкая пальцами покрывало. Все три найденных в подвале предмета лежали теперь в ряд на кровати. — Думаю, если что и успела, то как раз те три, что под конец и послала Инуи. Все, что она оставила отцу или мне, было создано гораздо раньше.

— И больше она нигде своих работ не хранила?

— Разве только на даче, выше по реке. Но туда я уже несколько лет не заглядывала. Теперь там, наверное, сплошные руины…

— Значит, это там, я уверен! Место, где твоя мама держала свои работы. А еще точнее — прятала в них вещи, которые исчезали. Чтобы Тайная полиция не нашла.

Он уперся ладонями в край кровати, закинул ногу на ногу. Пружины жалобно скрипнули.

— Так вот почему ящички старого комода опустели неведомо когда?

— Именно.

Первым он взял бумажный листок. Развернул его, поднес к моим глазам. Держа на ладони так бережно, будто чувствовал: еще немного — и тот рассыплется.

— Помнишь, что это? — спросил он.

— Нет, — со вздохом ответила я.

— Это билет на паром.

— «Билет… на паром»??

— Ну да. Смотри… Буквы, конечно, совсем поблекли, но вот здесь напечатано, куда он направляется и сколько стоит поездка. Это — билет для того, чтоб доплыть до большого острова далеко на севере. Все покупали такие билеты и садились на паром. Тот самый паром, на котором работал механиком наш старик.

Я затаила дыхание и уставилась, не мигая, на замусоленный клочок бумаги. На полинявшей картинке элегантный паром бороздил морские волны. Как же он назывался? Когда на нем жил старик, краску, которой было написано название, совсем разъело соленым ветром. И разобрать их стало так же невозможно, как и на этой картинке.

— Мне кажется, я что-то вспоминаю… словно что-то всплывает из глубины памяти на поверхность. — Глаза мои защипало. Страшно хотелось зажмуриться, но я заставляла себя смотреть на картинку и дальше, боясь, что размытые образы погрузятся обратно в пучину. — То есть это даже не воспоминания. Скорее, просто смутные ощущения. Совсем не такие плотные и яркие, как у вас… Их приходится выдавливать из себя, иначе они снова уйдут на дно.

— Выдавливать? Ну давай попробуем… Вспоминай все, что можешь, любые отрывки!

Он положил ладонь на мое колено, и наши плечи соприкоснулись.

— Вспоминается только одно… Где и как покупали этот «билет», как им пользоваться, какой в нем смысл — я понятия не имею. Но сама эта бумажка, свернутая точно так же, лежит в одном из ящичков старого комода в подвале под лестницей… Когда тянешь ящик за ручку, тот выдвигается — и края бумажки подрагивают, как от испуга. Но мама берет ее и разворачивает, так же бережно, как только что делали вы… В подвале, как всегда, ночь. В окошко под самым потолком заглядывает луна. Вокруг валяются куски дерева, камня и гипса. Река за домом журчит чуть слышно, словно бормочет ночь… Мамина ладонь — сильная, теплая, вся в мелких шрамах от зубила — перепачкана глиной. Кажется, она протягивает мне этот «билет». Я сначала смотрю то на него, то на маму, будто сравниваю их друг с дружкой… А потом беру его — осторожно, двумя пальцами. И сердце чуть не выскакивает у меня из груди, но не от радости и не от любопытства. Скорее от страха, что сейчас он выскользнет из моих пальцев и растворится в окружающей пустоте. Но мамина улыбка все подбадривает меня… Я не могу понять, отчего мама так оберегает его, ведь это просто клочок бумаги, не отличимый от мусора в нашей урне. Но не хочу разочаровывать маму и обращаюсь с ним так же бережно, как она…

Выплеснув из себя все это без остановки, я захлебнулась словами и согнулась пополам. Стараясь выдавить из памяти все, что можно, я сосредоточилась так сильно, что едва не задохнулась. Резкая боль прошивала грудь, отдаваясь в ребрах.