– Ты не можешь так поступать, – поджав губы, говорила мама.

– Искусство – это важная составляющая ее обучения, Эл, – отвечал он и подмигивал мне. Дедушка Роберт – единственный, кто называл маму «Эл».

Мы уезжали и, предоставленные сами себе, могли остановиться в кафе, где он знал всех официанток по именам. А оказавшись в музее, я уже понимала, что мы начнем со второго этажа – выставки американских художников. Там висели мои любимые картины: в одном зале «Американская готика» – возле нее все время толпилась экскурсионная группа, а в следующем «Полуночники» – классическая сцена, где несколько одиноких людей (и больше никого) ужинают в одной закусочной.

Когда мне исполнилось семь, там появилась еще одна картина. «Читатель и наблюдатель» – самая знаменитая дедушкина работа и единственная в Чикагском институте искусств. Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая, как возгордилась (характерное поведение детей, прежде чем они научатся фильтровать свои эмоции), когда впервые увидела ее.

– Дедушка! Смотри!

Я стала указывать пальцем и тянуть его за ветровку. Он улыбнулся мне. Тогда я вырвала руку из его ладони и подбежала к какому-то незнакомцу – молодому мужчине лет тридцати, восторгавшемуся картиной.

– Это мой дедушка! – обратилась я к нему.

– О, здорово.

– Нет! Он написал ее! Вот здесь… – Я тыкнула пальцем в опасной близости к холсту. – Вот его подпись. Р. П. Роберт Паркер.

И я указала на дедушку, который смущенно махнул рукой.

– Да ладно, не может быть!

Молодой человек представился – он оказался студентом академии искусств, – и вскоре все остальные, узнав о происходящем, обступили нас.

– Великолепное использование негативного пространства, – сказал один из незнакомцев.

– Каково это – наконец добиться успеха после стольких лет попыток? – спросил другой.

– Для меня это такая честь, сэр, – добавила женщина, протянув руку.

Все оставшееся время в музее нас сопровождали перешептывания. Я хорохорилась словно петух, ухмылка не сходила с моего лица. Я гордилась тем, что иду рядом с Робертом Паркером, но еще больше тем, что я его внучка и неразрывно связана с ним. Я по крови принадлежу к одному из Великих.

Позже я спросила у дедушки, почему он сразу не признался, что это его картина. Будь я на его месте, заявила бы об этом во всеуслышание и даже организовала небольшой стенд по раздаче автографов.

Тогда дедушка щелкнул по носу и прищурил глаза, всматриваясь в мое лицо.

– Я не для того стал художником, Медвежонок. Я рисовал еще задолго до того, как стал знаменитым, и буду продолжать, даже если никто больше не захочет покупать мои работы.

Я пока не до конца понимаю дедушкино отношение к своей славе. Нет, я могу понять его любовь к искусству – когда ты работаешь, весь мир уходит на второй план, а время летит. Для меня рисование сродни тому, как люди описывают йогу или безглютеновый образ жизни, – оно делает меня цельной. Хотя против известности я бы все-таки не возражала.

Но если быть до конца откровенной, я завидую не столько дедушкиному успеху, сколько стилю: практически кто угодно, глянув на его картину, тут же скажет, что она принадлежит кисти Роберта Паркера. Его узнают по характерным линиям, по подсвеченным сзади фигурам, по тому, как он изображает носы и веки. Мои же рисунки отражают стиль последней понравившейся мне работы. Я по-прежнему ищу свою отличительную особенность, но боюсь никогда ее не найти.

* * *

Стоит ли сейчас заглянуть в дедушкин конверт? Он лежит у меня в том же отделении сумки, что и паспорт. Палец нащупывает сквозь ткань его края. Но мне велели открыть задание только после посещения музея. Поэтому я, удовлетворенно вздохнув, принимаюсь осматривать выставочные залы в надежде, что выгляжу как задумчивая французская художница-модель, а не американская школьница, страдающая от разницы во времени.