Хочу поскорее выбраться из подъезда, а Некрасов зачем-то разворачивает меня лицом к себе. Подбородка касается, невольно смущая внезапной лаской, и, поиграв желваками, спрашивает, глядя в глаза:

- Ты её, вообще, слушала, Вась?

Странный какой-то...Словно могло быть иначе! Да я каждое её слово повторить могу!

- Вась, ты знаешь, что такое хоспис?

Господи, да чего пристал -то? Сбрасываю его пальцы с горящего лица и, недовольно фыркнув, подпираю кулачками талию.

- Ты издеваешься? Решил устроить мне экзамен? Лучше ключи доставай и садись за руль!

Хоспис... Знаю я, не маленькая! Разворачиваюсь на пятках, толкаю дверь... да так и замираю, не ступив на крыльцо. Господи, а ведь Некрасов прав...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Две недели назад я хотела её убить. Сегодня утром это желание возросло во мне с удвоенной силой. А вечером… А вечером я мнусь у двери, уставившись на железный номерок с цифрой восемь, пока мою сестру медленно убивает болезнь.

Солнце всё ещё льётся в окна, но свет этот в больничных стенах всё равно кажется мрачным. Зловещим, повисшим столбом в тяжёлом воздухе, дышать которым становится всё тяжелее. Тошнит меня, я запах лекарств на дух не переношу.

-Зайди уже! Я слышу, как ты сопишь за дверью!

Верка! И вправду Верка, я этот её насмешливый тон ни с кем не перепутаю. Передёргиваю плечами, занося руку над резной ручкой, и несмело толкаю её вперёд. Я впервые вижу такую палату…

-Ну здравствуй, Вася, - и сестру такой тоже вижу впервые. На голове короткий ёжик волос, под глазами тёмные круги, а на губах вишнёвая помада. Я на неё и пялюсь, пока женщина, лежащая на кровати, поправляет клетчатое одеяло.

-Переборщила, да? - сестра указывает пальцем на свои губы и не даёт рта раскрыть, тут же проходясь по ним влажной салфеткой. - Меня Оксана предупредила. Я хотела навести марафет, но твой муж чертовски быстро водит.

Да уж, этого у него не отнять. Да и как не торопиться, если я постоянно жужжала ему на ухо, чтобы он ускорился?

-Сядешь? Я бы и сама встала, но с этой штуковиной не очень-то удобно передвигаться.

Что делать? Послушно опускаюсь на кровать, едва не плюхнувшись на её ногу, и всё пытаюсь придумать с чего же начать разговор. У меня был план, но судьба и тут меня переиграла. Разве на смертельно больных кричат?

-Да давай уже! Обзови, что ли! Я тебя не узнаю! Где моя несдержанная старшая сестра? Вась, - Вера улыбается, отводит взгляд к обмотанному пластырем катетеру и, наплевав на режим, выдёргивает капельницу, ловко закрывая колпачок врезавшейся в кожу системы. Сейчас обниматься полезет.

Я сижу столбом, а она неуклюже, один в один как Сонька, подползает ближе, касаясь рукой моей сгорбленной спины.

-Только реветь не смей. А если совсем невмоготу, выйди в коридор. Мне баб Зоиных причитаний хватило…

Точно, как я про неё забыла? Так ведь и не набрала.

Кусаю щеку, силясь удержать поток рвущихся из груди рыданий, и отчаянно моргаю, под перерастающий в кашель смех женщины. А она мои волосы поглаживает. В детстве всё происходило в точности наоборот.

-Всегда мечтала это сделать. Не всё же тебе утирать мне сопли.

-Дура, - первое что говорю спустя две недели после её побега и, наплевав на предостережение, срываюсь на плач. Он как-то сам из меня льётся. Без остановки, кажется, вознамерившись задушить. Душу рвёт, горло сжимает, щиплет глаза.

-Ты чертовски хреново выглядишь, Вера, - да что там! Хуже, чем в первый триместр беременности. А её тогда рвало жутко, килограмм на пять похудела.

Промакиваю глаза услужливо протянутым мне полотенцем и шумно высмаркиваюсь, тем самым вызывая у неё очередной приступ смеха. Как она, вообще, может смеяться? В то время как я еле держусь.

-Ну, знаешь… Ты меня три месяца назад не видела. Вот тогда да, я была ужасна. Даже парик не спасал.