Последнее никак не радовало, но и от Сереги уходить не хотелось.

Так что Мотя подмигнула сама себе, улыбнулась и вышла в комнату, будто на войну. Решительно, задрав повыше нос.

И тут же была деморализована, оказавшись в руках Романа.

1- Одна из малоизвестных пословиц (бабушки героини). Значение: по какой причине это могло произойти.

Тридцать третья. Волнительная

Роман не собирался это делать. Все вышло спонтанно и очень… очень глупо. Просто Мотя вылетела из ванны так стремительно, будто в планы входило пройти сквозь стену и ломануть прямиком на улицу. Просто попалась ему в руки. Сама. По очередному стечению обстоятельств каких с ними уже не меньше сотни было. Просто вскинула голову, сдвинула брови и посмотрела так сурово и решительно, будто собиралась идти в атаку.

— Что ж ты всегда такая злая-то, — вздохнул он, будто смиряясь с тем, что от судьбы не уйдешь.

— Я злая? Это я… — начала она, набирая в грудь побольше воздуха, чтобы снова начать отчитывать Романа, а он покачал головой, заставляя ее замолчать одним только взглядом и за какую-то секунду решил проблему.

Бывают такие поцелуи, которые бьют сильнее пощечины и выбивают искры из глаз покруче оголенного провода. Заставляют цепенеть, а внутренности гореть, как будто кто-то их хорошенько прожаривал горелкой.

Такие поцелуи могут быть хоть яростными, хоть нежными, но они всегда очень крепко врезаются в память.

Когда Роман решил, что лучший способ заткнуть болтушке рот, это поцеловать, он уж точно не ожидал, что для него это будет как пощечина. Или разряд электричества. Или что его внутренности обожжет открытым огнем.

Он был уверен, что шокирует это только Мотю. А он сам, уж точно останется холодным и невозмутимым.

Его руки крепко держали ее за шею, почему-то именно так. Варварски. И ей казалось, что именно потому не хватает дыхания, но менять ничего она не хотела. Все было правильно и чертовски круто. Мотя и хотела бы перевести дух, но ей казалось, что если сделает это — перегорит. Не остынет, а именно перегорит, и больше не сможет дышать совсем. Что то, что жжет изнутри просто взорвется и внутренности истлеют, оставив после себя зияющую дыру. А такой финал чертовски обиден. Потому Мотя цеплялась за Романа, за его руки и футболку. Тянулась к его и без того разлохмаченным волосам, и никак не могла найти за что его удержать.

Моте казалось, что его нужно удержать, не то непременно сбежит и все закончится. Одна секунда — и он перестанет целовать. Его губы перестанут касаться ее губ. Его дыхание перестанет смешиваться с ее дыханием.

Как последняя размечтавшаяся кретинка, желание которой сбылось, Мотя хотела его удержать до последнего, а лучше навсегда.

А Роману казалось, что в его пальцы вшиты магниты. И в его губы вшиты магниты. Потому он наоборот, хотел оторваться, думал об этом, но не получалось. И мозг начинал перестраиваться. Его заволакивало туманом, как комнаты горящего здания. Теперь уже казалось, что все правильно. Что так и должно быть. Что нужно… больше.

Что если сейчас взять и просто. Ее. Обнять. То станет легче.

Он обнял, сжал ее так, что ребра затрещали и наступило секундное облегчение, а потом снова стало мало.

Нужно. Просто. Взять. Ее. На руки.

Только приподнять над полом, чтобы стало удобнее целовать.

Он поднял — стало проще. И на секунду показалось, что теперь-то точно достаточно. А потом отпустило. Нужно больше. Зверь сидящий внутри, желал еще.

— Стоп! Стоп… — он в одну секунду понял, что дальше будет только хуже.

Поставил Мотю на пол, разжал руки, на секунду испугавшись, что они отчего-то не разжимаются, и сделал шаг назад. С трудом, но сделал.

— Это не я! — сказала Мотя быстрее, чем поняла, что несет.

Роман нахмурился, прикрыл на секунду глаза, а потом опустил голову.

— Ты неисправима, — тихо сказал он и понял, что очень хочет смеяться.