Страна призраков - Гибсон Уильям (2008)

НУ почему-то был птицеголовой босховской тварью, за которой гнались люди Брауна на геральдических животных, не совсем лошадях; над коричневыми капюшонами преследователей развевались стяги с девизами на волапюке. Иногда они на много дней углублялись в стилизованные рощицы по краю пейзажа, где под сенью деревьев мелькали таинственные существа. Временами Браун сливался с флагеллантским мессией в одно и бичевал себя плетью с кривыми шипами зеленовато-серого цвета, общего для пистолета, фонаря и монокуляра.

Однако то новое, теплое, словно кровь, девонское мелководье, где плавали видения, породил не ативан, а райз – японский продукт, моментально внушивший Милгриму глубокое уважение. Он чувствовал, что у лекарства есть потаенные возможности, которые раскроются со временем. Возникло ощущение подвижности, которого так не хватало в последнее время, – не потому ли, что Милгрим вел жизнь пленника?

С райзом стало легче обдумывать концепцию несвободы, и Милгрим нашел ее тягостной. Он был в довольно паршивом состоянии, когда появился Браун с неограниченными запасами ативана и предложением-приказом, и тогда казалось, что это совсем не плохо. Собственно, Браун тогда спас ему жизнь. От резкой завязки можно и помереть. А без денег это очень даже вероятно.

И все-таки… Сколько ему предполагается дышать едкими миазмами Браунова прогорклого тестостерона? «Меня могут убрать», – проговорил его собственный голос из последних развалин личности. Кажется, раньше Милгрим не употреблял этого глагола в особом аргентинском значении, но теперь оно было кстати. Или будет. Хотя, судя по тому, куда покатилась жизнь, его и так давно убрали. Никто, кроме Брауна, не знает, где он. У Милгрима нет ни наличных, ни кредитки, паспорт забрали, а спать приходилось в комнатах с зеленовато-серыми коробочками на дверях – сигнализацией, оберегающей покой Брауна.

А главное – лекарство. Даже если удастся сбежать, у него будет запас в лучшем случае на сутки. Браун никогда не выдавал больше.

Милгрим вздохнул, окутанный теплыми околоплодными водами своего состояния.

Хорошая таблетка. Очень хорошая. Набрать бы таких побольше.

11. Боббиленд

Расписанный ацтекскими рисунками «фольксваген» катил по дороге к востоку от Санта-Моники.

– У Бобби агорафобия, – предупредил Альберто, стоя на светофоре за черным джипом «гранд-чероки-ларедо» с непроницаемо тонированными стеклами. – Не любит выходить на улицу. Но и не спит дважды на одном месте, так что ему не просто.

«Чероки» поплыл вперед, Альберто тронулся следом.

– Давно это с ним? – спросила Холлис. Ей важно было поддержать разговор о Бобби.

– Не знаю, мы всего два года знакомы.

– А он известен в ваших кругах?

«Круги» – слово расплывчатое, но она надеялась, что художник сам заполнит пробелы.

– Да, Бобби лучше всех. Он был главным по отладке в орегонской фирме, которая делала профессиональные навигаторы. Что-то военное. Говорит, очень передовое.

– А теперь собирает композиции для художников?

– Помогает собирать. Без Бобби я бы не привязал модели к координатам. И другие художники, которых я тут знаю, тоже.

– А как же ваши коллеги в Нью-Йорке или, скажем, в Талсе? Как я понимаю, это не местное развлечение?

– Да, всемирное.

– Ну и кто у них вместо Бобби?

– В некоторых нью-йоркских работах он участвовал. Линда Морс поставила бизона на Манхэттене. Кто помогал? Бобби. Есть еще какие-то люди в Америке, в Лондоне, где угодно. А у нас вот Бобби.

– То есть он как бы… продюсер? – Холлис надеялась, что он поймет: речь о музыкальном продюсере, не о кино.

Альберто бросил на нее быстрый взгляд:

– Точно. Хотя, пожалуй, лучше меня не цитировать.

– Значит, не для прессы.

– Ну да, он вроде продюсера. Если бы делом Бобби занимался кто-нибудь другой, то и мои композиции были бы иными. Иначе бы действовали на зрителя.