К счастью, вскоре меня подбросил до соседней деревни какой-то веселый мужик на полуразвалившейся телеге. Он все расспрашивал, правда ли, что асдарцы едят сырое мясо, да столь ли они велики, как рассказывают заезжие купцы. Я отвечал скупо: мысли мои были заняты переживаниями, как там Лан. Хотелось поскорее оказаться дома, но телега уныло скрипела и катилась хорошо, если со скоростью спокойно идущего человека. Единственное, что меня утешало, так это то, что не надо идти пешком: разбитое колено ныло. Дорога явно не пошла ему на пользу.

Следующую ночь я снова провел в крестьянской лачуге. Я даже начал привыкать к ним: по крайней мере, это куда лучше, чем трястись от холода под лошадиным пузом в густой грязи. В хибарках вкусно пахло печеным картофелем, домашним хлебом, дымом, а в некоторых даже мясом. Эти запахи напоминали мне об ужинах в доме Лан, когда после тяжелой работы даже самая грубая и простая пища кажется довольно сносной. Деньгами я не разбрасывался, опасаясь, как бы меня не ограбили, и всякий раз делал вид, что достаю последнюю монетку. Интересно, поступала ли так Лан? Или сглупила, и лишилась всех денег одним махом? Это ведь ей не Асдар с его добродушными туповатыми здоровяками, тут слишком много тех, кто готов поживиться за чужой счет.

Пешее путешествие тянулось невыносимо долго. Когда, наконец, показались стены родного города, я готов был плясать и петь от счастья. Но не мог: израненное, непролеченное до конца и измученное путешествием колено болело, а голос не слушался из-за одолевшей таки меня простуды. Шаг за шагом, брел я по знакомым улицам, чувствуя, как снова заходится сердце от гложущей меня тревоги. Где она? Добралась ли невредимой?

Когда я дошел до ворот дворца, снова пошел дождь, и стражник у ворот долго матюгался, завидев «грязного попрошайку» по ту сторону. Я демонстративно бросил в лужу перед ним остатки денег. Стражник этим фактом заинтересовался: не часто попрошайки сами кидаются деньгами, и только тогда изволил подойти ко мне и выслушать.

— Открой ворота и позови дворецкого, — потребовал я, поняв, что рожа стражника мне не знакома, а значит, и он меня тоже не узнает и прогонит, если я сразу признаюсь ему, что я — его принц, вернувшийся из далекой страны без кареты, слуг и по уши измазанный в грязи.

Стражник некоторое время помялся, изучая мое лицо и хмуря брови. Я спокойно ждал. Видимо, именно спокойствие, присущее всем высокородным, его и убедило: он открыл ворота и впустил меня. Потом крикнул что-то своим друзьям, резавшимся в карты в добротно натопленной сторожке у входа, и мы пошли во дворец.

Мое сердце дрогнуло, когда я ступил на лестницу родного дома. Какая-то детская радость чуть проглянула сквозь плотный занавес тревоги. Вышедший на стук массивной колотушки в виде головы льва, старый брюзга-дворецкий так и замер с открытым ртом, уставившись на меня:

— Ва…ва…ва… — забормотал он, не в силах вымолвить ни слова.

— И незачем квакать, — сипло оборвал я его. — Обращайся, как полагается.

— Слушаюсь, Ваше Высочество, — тут же подтянулся он. Стражник, все это время недоверчиво державшийся за оружие, тоже вытянулся в струнку и бочком-бочком стал уходить из поля моего зрения, пока я не вспомнил о нем. Но мне было не до отчитывания нерадивых служивых.

— Где Шаард? — спросил я.

— В своем кабинете, Ваше Высочество, — откликнулся дворецкий. — Я распоряжусь, чтобы вам подготовили горячую ванну, сухую одежду и…

— Да-да, — отмахнулся я уже на ходу. Колено распухло, ужасно болело, и я ругал его на чем свет стоит, одолевая бесконечные лестничные марши. Дворецкий бежал за мной, что-то там бормоча и отдавая торопливые приказания попадающимся по пути слугам. Меня это все не интересовало. Пройдя мимо изумленного, что-то вяло лепечущего секретаря, я преодолел небольшой зал, в котором когда-то тискал горничную, и без стука вошел в кабинет брата: