Джульетта - Энн Фортье

— Понимаю. У моей бабушки была точно такая же. Сейчас их не делают. Это старая сиенская традиция. Мы называем их шкатулками секретов — ну, из-за секреток. Там можно прятать что-нибудь от родителей, или от детей, или от кого угодно.

— Вы хотите сказать, что там есть потайное отделение?

— Ну да! — Диретторе Россини взял шкатулку и буквально влез в нее носом. — Я вам покажу. Надо быть сиенцем, чтобы отыскать тайник, — он очень хитро устроен. У моей бабки секретка была вот здесь, сбоку… А здесь нет. Как хитро… Дайте-ка проверю. Здесь нет… Здесь нет… И здесь нет.,. — Он вертел шкатулку под всеми мыслимыми углами, как ребенок радуясь загадке. — У нее там хранилась только прядь волос. Я нашел, когда она спала. Я никогда не спрашивал… Ага!

Непостижимым образом диретторе Россини умудрился найти и нажать запорный механизм потайного ящичка. Он торжествующе улыбнулся, когда четвертая часть днища ларца выпала на стол, а за ней вылетел маленький прямоугольный кусочек тонкого картона — так называемой карточной бумаги. Перевернув шкатулку, мы вдвоем осмотрели секретку, но больше там ничего не было.

— Вы что-нибудь понимаете? — Я протянула диретторе клочок картона с буквами и цифрами, напечатанными на старой пишущей машинке. — Похоже на какой-то код.

— Это, — сказал он, принимая карточку, — старая — как вы это называете? — учетная карточка. Ими пользовались до появления компьютеров. Это было еще до вас. Ах, как меняется мир! Вот я помню…

— У вас есть догадки, откуда это может быть?

— Это? Из библиотеки, наверное. Не знаю, я не эксперт. Но… — Он испытующе взглянул на меня, словно решая, стою ли я его доверия. — Я знаком с одним экспертом.

Я довольно долго проискала крохотный букинистический магазин, который описал диретторе, и когда нашла, он, разумеется, оказался закрытым на обед. Я попыталась рассмотреть через витрину, есть ли кто внутри, но увидела лишь полки с книгами.

Свернув за угол, я вышла на пьяцца Дуомо и присела скоротать время на ступеньку лестницы Сиенского собора. Несмотря на толпы туристов, у меня возникало странное ощущение удивительного спокойствия, незыблемости и вневременности; если бы не дела, я могла бы просидеть под крылышком собора целую вечность, глядя на постоянное возрождение человечества со смесью ностальгии и сочувствия.

Больше всего в соборном ансамбле поражала колокольня. Не такая высокая, как та лилия в расцвете сил на Кампо, она выделялась из общей массы колоколен — башня была полосатая, как зебра. Тонкие ровные слои белого и черного камня чередовались до самого верха, как бисквитная лестница в рай, и я невольно задумалась о символическом значении этого узора. Возможно, камень клали так без задней мысли, или просто хотели, чтобы башня бросалась в глаза, или это аллюзия на геральдический герб Сиены — белую с черным «бальцану», похожую на бокал без ножки, до половины наполненный адским красным вином, что тоже, кстати, озадачивало.

Диретторе Россини рассказывал легенду о детях Рэма, сбежавших от злого дяди на черной и белых лошадях, но я не была убеждена, что цвета бальцаны символизируют именно это событие. Здесь просится объяснение, связанное с контрастом, что-нибудь о сложном искусстве объединения противоположностей и заключения компромиссов, или о том, что жизнь — хрупкий баланс великих противоборствующих сил и что добро потеряет свое могущество, если в мире не останется его извечного противника — зла.

Но я не философ, а погода громко шептала, что в такой час лишь бешеные собаки и англичане рискуют находиться на солнцепеке. Обогнув угол, я увидела, что магазин по-прежнему заперт. Вздохнув, я посмотрела на часы, соображая, где укрыться, пока подруга детства матери диретторе Россини не соблаговолит вернуться с обеда.