17 потерянных - Нова Сума (2018)

Посиделки в кофейне заставили меня снова обратить свой взор на Нью-Джерси. Было еще одно место в другой части штата, куда я могла поехать. У меня был адрес. И у меня по-прежнему были вопросы. И хотя я не знала почему, но не позволяла себе верить, что Эбби мертва.

37

— Она сбежала, — такой ответ на мой вопрос дала бабушка Эбби. — Так-то вот. Конец истории. Вы проделали долгий путь сюда, чтобы услышать именно это.

На ее лице не было следов боли, когда она произносила эти слова, хотя я ожидала обратного. Я поймала себя на том, что рассматриваю ее верхнюю губу, темные волоски на ней, то, как они двигались, словно крошечные усики насекомого, когда она говорила. Эта женщина вырастила Эбби, была ее официальной опекуншей. После нескольких минут общения с ней я поняла, что она не из тех бабушек, которые открывают тебе свои объятия, вынимают сигарету изо рта, чтобы наговорить множество приятных слов и угостить печеньем. Хотя она и пригласила меня в дом. На это ее хватило.

— И вы с ней были в летнем лагере вместе? — спросила она в третий раз.

— Да, — ответила я. — Я была там. Она и словом не обмолвилась о том, что собирается сбежать. Я знаю, у нее был с собой кошелек и, похоже, сумочка, но все остальные вещи, сами знаете, она оставила там.

— Мы знаем, — подтвердила она. — Нам их вернули. Конечно, знаем.

Губы бабушки Эбби сделали последнюю затяжку и втянули дым от бычка сигареты в дряхлые старческие легкие. Она курила в помещении, окна были закрыты, и она медленно убивала всех, кто находился рядом с ней, а когда она стряхнула пепел, я уловила сходство между этой набитой пластиком комнатой и комнатами в снившемся мне доме. Дело было в воздухе. В дыме. Перистом, едком тумане цвета лаванды.

— Эта девчонка сбегала и раньше, — сказала бабушка. — Она воровала деньги из бумажника собственного дедули, когда он после обеда дремал вот в этом самом кресле. — Она показала на продавленное кресло, в котором в данный момент сидела я. Наверное, мягком на ощупь, но я не могла утверждать наверняка, потому что оно было обтянуто пластиковой пленкой.

— Нет, — возразила я. — Это не похоже на ту Эбби, которую я знала.

— Дорогуша, — ответила она, — девочка, с которой ты познакомилась в летнем лагере, дома, с нами, была совсем другой. Уверяю тебя.

Я начала осознавать, что Эбби много о чем не рассказала мне. Она совершенно упустила очень важную, мучительную часть своей истории. Когда она убегала прежде? Почему не упомянула об этом? Чего еще я не знаю?

Взгляд бабушки Эбби переметнулся к столику у дивана, и я тоже посмотрела туда. На столике стояла складная рамка с двумя фотографиями. Они состыковывались в центре, что символически объединяло оба изображения.

И, словно ее взгляд, обращенный на рамку, дал мне на то разрешение, я потянулась к ней и взяла в руки.

Слева была Эбби; я немедленно узнала ее. Это была школьная фотография, та самая, которую поместили на объявлении о ее пропаже, но я впервые видела ее в цвете. Кожа Эбби была розовой и светящейся, а зубы белоснежными. Должно быть, кто-то сказал ей «улыбочку», прежде чем сфотографировать, потому что, поднеся фотографию поближе, я увидела, как раздвинуты ее губы, как бросаются в глаза и выступают вперед зубы, словно невидимая рука приставила тяжелый, холодный предмет к ее шее, и она понимала, что нужно улыбаться как можно шире, а не то будет хуже.

Справа же была фотография женщины с маленькой девочкой на руках. Волосы девочки стянуты в хвостики. Мама Эбби и Эбби.

Эбби не рассказывала мне о том, что случилось с матерью, а теперь это было важно для меня. Потому что в этом доме ее не было. Ее не было в жизни Эбби. Ее не было здесь.

Бабушка угадала, какой вопрос вертится у меня на языке: