Глаза цвета неба - Элли Комаровская (2021)

— Я понял!.. Все зря! Ты! Ты такой же как все! Как этот пафосный Метаксос! Соловьем разливался, а как до дела дошло… и разговаривать не стал.

Ногай поморщился. Гнев ответный закипал в нем на такие дерзкие речи. Он — сын Насти, напомнил он снова себе, а Настя в беде. Большой беде. Стерпел. Чтобы отвлечься, спросил:

— Какой такой Метаксос?

— А? — остановился в своем скитании по юрте Сашка, мысли которого унеслись уже куда-то совсем далеко. — Метаксос? Да, философ один. Я восхищался им. Императорский лекарь! Умнейший человек! Очень справедливо рассуждает о правах людских, о возможностях. Когда ты раненый лежал, мама его как-то уговорить смогла и к тебе приводила лечить. Это он наконечник стрелы достал. До него никто не мог понять, почему ты не поправляешься. Я думал, он человек, все же к самому императору приближен. Я ходил к воротам дворца, искал с ним встречи несколько раз. Но мне то отвечали, что его нет, то занят, а в последний раз так и вовсе прогнали и сказали, чтоб не являлся, а то палками пройдутся. Вот тебе и справедливость! Вот тебе и мудрец! — Сашка чувствовал, что тело тяжелело, голова усталая шумела, кружила. Захмелел, глаза стали закрываться сами. Опустился на ковер.

— Узел лошадиных пут… Ты устал, Александр. Отдохнуть тебе надобно.

— А мама? Мама, как же?

— Мне дорога твоя мать. Я буду думать.

* * *

Ногай вышел из юрты, распорядился, чтоб нашли хорошее место, проводил Сашку немного вместе с нукером.

— А Фрола тоже можно со мной?

— Найдите этого Фрола, приведите к купцу. Да обращайтесь как с дорогими гостями — почтительно.

Нукер поклонился и повел сонного шатающегося Сашку. Ногай смотрел им вслед. «Взрослый ведь парень, а жизни совсем не знает, в настоящем бою не был, пыль дорог не топтал, жизнь его на волоске не висела. Книжек начитался и думает, все так легко. Императорский лекарь… надо же. Упрямый, все же, как Настя. Настя… Настенька, Хурхэ ты моя…»

Она была под кожей его, текла по венам, билась в сердце, терзала разум. Как же ждал он с ней встречи! Свиделись… Оставить тебя в беде немыслимо! Как же быть-то? Как выручить? Шутка ли, за две недели с двумя тысячами обогнуть Булгарию и до земель Византийских дойти? Не успеет. На корабле? Сколько выйдет… человек триста. Мало. Византия богатая, — сколько человек в ответ выставит? Кто за них вступится, какие соседи? А за него? Нет, умирать в бою не страшно, а вот людей за собой на смерть вести из-за своей прихоти — совестно. Туда-Менгу только рад будет, если он падет.

Забрезжил синевой рассвет, облаков не было, день обещал быть ясным. В дали защебетали птицы. Ногай брел дальше по просыпающемуся лагерю и, казалось, само небо легло на плечи и давило — так тяжко стало. Сгорбился. Из своей юрты показалась Олджай, зло с ухмылкой глянула, слегка поклонилась. И чего этой змее не спится? Какую гадость опять замыслила? Намудрил ты, Менгу-Темир, а мне хомут теперь этот нести. Всегда боялся сглупить — как ты, из-за женщины. И вот на тебе! Не убежишь от судьбы, никак не убежишь… Что ж так все сложилось, Хурхе? Все думал, почему ты не едешь?.. Забыла, не дождалась? Оно воно как обернулась… Думал, по совести, за обиду наказать, а тебе за меня досталось… Как же быть-то теперь?.. Война развязанная из-за женщины — сказка. А сказка ли была, когда Менгу-Темир — женщину на двадцать тысяч воинов обменял? Глупость… Что у него? Две тысячи человек с женщинами и детьми…

Подошел сотник, поклонился, опять завел разговор про котлы.

— Знаю, — кивнул ему Ногай, — думаю.

…и дырявыми котлами. Много получат ли его люди от взятия темницы? Какова добыча наша, спросят они? Что дашь нам, хан Ногай? Чем кормить детей? Во что наряжать наших жен? Кандалы да цепи — вот ваша добыча! Разбегутся. Туда-Менгу побегут присягать… Как не смотри, все плохо выходит. Я, словно путник, сбившийся с караванной дороги и блуждающий во тьме… Аль-Джаббару[16], просвети же мой разум.