Кружево-2 - Ширли Конран (1994)

Джуди покорно вытерла глаза и вновь взяла в руки папку, а Том включил программу новостей. Как он и ожидал, сенатор Рускингтон давал телевидению интервью, а рядом с ним сидела его преданная супруга. Он был серьезен и полон негодования. Она торжественно-серьезна и полна негодования. Сенатор отвечал на вопросы интервьюера:

– Ситуация действительно крайне неприятна, поэтому моя жена и я хотели бы изложить перед уважаемыми избирателями свою точку зрения. – Рускингтон открыто и прямо взглянул в телеобъектив. – Это просто недостойная попытка продать недостойный журнал с помощью лжи и интриги, и дело это антихристианское. Все деньги, полученные нами от этого процесса, будут переданы на благотворительные нужды – в те фонды, которые будут выбраны моей женой. – Сенатор был велеречиво напыщен.

– Да, но вы ведь выставили иск на очень крупную сумму – десять миллионов долларов, – напомнила ему журналистка.

– Все, что будет нам присуждено, пойдет на благотворительные нужды, – упорно повторил сенатор. – Моя жена и я хотим, чтобы люди знали: никто не в силах подтвердить ту мерзкую ложь, что распространяется «Вэв!». И мы думаем, что люди, опубликовавшие столь гнусные измышления, должны ответить за свои поступки.

Джуди показала телеэкрану кулак и собрала в кипу бумаги, разбросанные по кровати.

– Я хочу просмотреть их еще раз, Том.

– Но многие не понимают, почему вы вкладываете в свою тяжбу с журналом «Вэв!» так много чувств и энергии, – язвительно заметила журналистка.

– Вот молодчина! – радостно воскликнула Джуди. – Бьюсь об заклад, она наша читательница.

Сенатор вновь бросил честный взгляд в камеру:

– Моя жена и я прекрасно понимаем, что если не проявим твердость в подобной ситуации, то любая из так называемых актрис сможет тоже возыметь намерение связать свое имя с именем известного государственного деятеля. – Сенатор умолк на секунду, чтобы перевести дыхание. – Я хочу, чтобы все знали: наша семья едина в своей борьбе против попыток опорочить мое честное имя и выставить меня аморальным типом, погрязшим в разврате.

– Но, сенатор, ведь с вашей стороны это еще и борьба за крупную сумму денег! – не унималась ведущая.

– Моя репутация значит для меня гораздо больше, чем любая сумма денег, – заявил сенатор, на чем интервью и закончилось. Том выключил телевизор.

Он ушел уже далеко за полночь, попросив на прощание:

– Береги себя, Джуди!

«Именно этим я и занимаюсь последние тридцать лет», – подумала она.

Джуди вспомнила, какой несчастной чувствовала она себя в Швейцарии, когда все дни проводила в лингафонном кабинете, а вечера – в кафе, где работала официанткой. Она так и не научилась кататься на лыжах, не ходила на танцы, и у нее никогда не было таких дивных нарядов, как у Максины и Кейт. Она все еще помнила то ощущение горечи, какое возникло у нее, когда юная Пэйган, не задумываясь ни на секунду, вернула Абдулле бриллиантовое ожерелье – его хватило бы, чтобы оплатить целый год пребывания Джуди в Европе. Джуди никогда не позволяла себе вспоминать, что такое быть по-настоящему бедной, потому что одна лишь мысль о том, что такое не иметь запасной пары туфель и только одно незаштопанное платье, повергала ее в панику. Вспоминая безнадежно-покорное выражение лица матери и чудовищную атмосферу в их доме в те годы, когда отец сидел без работы, она ощущала одно: отчаянное желание преуспеть – любой ценой.

«Том попросил беречь себя», – подумала она, с тоской глядя в зеркало, со всей беспощадностью отражавшее результат напряжения последних месяцев.

Всю ночь Джуди работала над своим заявлением и едва успела все закончить к шести утра. Она слышала, как горничная повернула ключ в замке, и, засыпая, успела крикнуть:

– Забудьте о завтраке, Франсетта, и разбудите меня в восемь часов. Я опять лечу в Филадельфию! – И провалилась в сон.

– В котором часу ты будешь дома, Куртис? – спросила Дебра Халифакс мужа.